Интересно, что соперничество между Вакхом и Юпитером – между сексуальностью и властью – так явно проявилось в самих камнях этого места. Дело в том, что символика пурпура столь же неоднозначна. С точки зрения формальной власти пурпур часто был и часто остается цветом королевской власти или облачения высших жрецов. И все же с точки зрения безудержного веселья, если у Бахуса и был цвет, который он мог бы назвать своим, то это, несомненно, был оттенок танина на губах пьяницы – «пурпурного рта» Джона Китса или, возможно, даже опасно темного, как само вино, моря Гомера.
Решающий момент для пурпура как символа сексуальности и власти произошел на знаменитом званом обеде в 49 году до н. э. Юлий Цезарь только что выиграл ключевую битву против Помпея, и Клеопатра устроила пир для своего стареющего героя во дворце, который описывали как «роскошь, доведенная до идиотизма пустой показухой». Пурпурными были не только паруса египтянки – весь ее дворец был облицован пурпурным порфиром, как века спустя будут облицованы дворцы византийских императоров (что привело к появлению фразы «рожденный в пурпуре»). Диваны в парадных залах Клеопатры были покрыты блестящими чехлами: большинство из них «долгое время провели в котлах с тирской краской, в которые их опускали не один раз»[248]. Сто лет спустя в этом не увидели бы ничего необычного. «Кто сегодня не использует пурпур для обивки обеденных кушеток?» – мог бы спросить пресыщенный комментатор по дизайну интерьеров, он же древнеримский историк и биограф Корнелий Непот[249]. Но для Юлия Цезаря все эти восточные излишества были в новинку. Впечатленный, он упал в объятия хозяйки дворца, вызвав негатив у своих генералов, которые предположили, что Клеопатра «блудила, чтобы завоевать Рим». Он не раскаивался и вскоре, вернувшись в Рим, в честь двух своих последних завоеваний ввел новый закон, касающийся расходов: полностью выкрашенную пурпуром, полученным из морских улиток, длинную тогу мог теперь носить только Цезарь[250].
Сегодня странно представить, как честолюбивые государственные служащие и военные офицеры в Древнем Риме вздыхали о запретном удовольствии носить мантии или поднимать паруса одного особого красновато-синего оттенка. Но в какой-то момент истории, если бы я была обычным рядовым человеком и прошлась бы по вымощенным камнем улицам Баальбека, да и вообще любого города Римской и Византийской империй, в одежде, выкрашенной тирским пурпуром, меня бы убили. А в другие моменты истории города мной бы восхищались: я была одета в пурпурную одежду – должно быть, я была весьма важной персоной. Или, по крайней мере (поскольку одеяния, окрашенные этой краской, были настолько дороги, что даже император Аврелиан в III веке н. э. как-то сказал своей жене, что они не могут позволить себе купить ей пурпурное платье), я была ужасно богатой.