Будучи ирландцем, Уайльд всем своим существом осознанно бросал вызов поздневикторианским стереотипам. На английской сцене и в прессе ирландцев часто изображали в виде недалеких «падди», вечно пьяных, слезливых и неряшливых. Уайльд, как и Парнелл, неизменно представал перед публикой спокойным, учтивым, безупречно одетым. Поступив в Оксфорд, он вскоре избавился от ирландского выговора. Философские и исторические воззрения Уайльда не имели в себе ничего эмоционального и интуитивного и отличались строгой научностью и интеллектуальностью. «Англия — страна интеллектуальных туманов», — сказал он Бернарду Шоу. По его мнению, именно кельты, такие как они сами, вопреки популярным предрассудкам лучше всех умели развеивать эти туманы благодаря своему беспристрастному уму.

Во время слушаний в суде Олд-Бейли в 1895 году Уайльд, по-видимому, искренне наслаждался, демонстрируя поздневикторианской буржуазии ее полную противоположность и бросая со свидетельской скамьи вызов столь дорогим ее сердцу «семи смертным добродетелям». Вместо того чтобы говорить о трудолюбии, он хвастал, что убивает время в ресторанах. Буржуазия славилась бережливостью — он с гордостью объявлял, что тратит в «Савойе» 50 фунтов в неделю. Вместо того чтобы водить знакомство с респектабельными представителями своего класса, он общался и спал с молодыми людьми из низов. Жизни благородного человека, ограниченного рамками долга и ответственности, он предпочитал удовольствия, заявляя, что они — единственное, ради чего человек должен жить, а самореализация — главная цель существования. Тот факт, что Уайльд реализовал себя через гомосексуальные, а не гетеросексуальные отношения, естественно, только ухудшал дело. На первом заседании суда исполненные чувства собственной важности присяжные — биржевой маклер, банковский управляющий и несколько джентльменов из Клэптона — наверняка сочли, что перед ними предстали во плоти все семь смертных грехов одновременно.

Вынесенный Уайльду приговор за «вопиюще непристойное поведение» вызвал нравственную панику в поздневикторианской Англии. Природа его преступления вызывала отвращение у респектабельных людей. Более того, суд показал, что Уайльд был лишь одной, самой заметной фигурой в обширной сети джентльменов, которые не только предпочитали любить других мужчин, но и выбирали партнеров из низшего сословия. Всего за шесть лет до суда над Уайльдом разразился печально известный скандал вокруг мужского борделя на Кливленд-стрит: выяснилось, что там подрабатывали мальчики, служившие на Центральном телеграфе, а среди завсегдатаев заведения были представители аристократии и даже члены королевской семьи. На глазах у пораженной публики общественные и властные иерархии пошатнулись, и само понятие аристократии стало выглядеть как гигантское надувательство. Это был один из первых случаев (в реальной жизни, а не в зачарованном краю беллетристики), когда частная жизнь джентльменов, главной опоры общества, при ближайшем рассмотрении оказалась фальшивой и пустой.