Покровский нашел себе фрак из «Травиаты» и, надевая его, размышлял о том, что, оказывается, помимо собственно премьеры есть еще и главная премьера — с Козловским, а не с Лемешевым!

Дело было не в том, что Козловского в театре боялись, нет, а в том, как певец мог устроить прием зрительного зала — по-настоящему, по-премьерному. По окончании оперы в зале творилось что-то несусветное: «В праздничном сплетении разноцветных лучей Иван Семенович Козловский организовывал что-то вроде парада участников. Он бесчисленное количество раз выходил на вызовы сам и выводил своих партнеров. При этом он то приближался к самой рампе, чтобы поблагодарить оркестр, а то, наоборот, уходил в глубину сцены и широким жестом приглашал зрителей поприветствовать хор. Какие только позы он при этом не принимал! — и отвешивал земные поклоны, и становился на одно и даже на оба колена, и воздевал руки кверху!.. Надо отдать ему справедливость — он умел властвовать толпой и, сочетая обаяние имени с приемами опытного массовика, каждым своим указующим движением исторгал у наэлектризованного зала истошные вопли, среди которых особенно выделялись дружные, согласованные взвизги: “Коз-лов-ский браво!!!” А о цветах и говорить нечего! Они непрерывным водопадом сыпались со всех ярусов, и вскоре сцена покрылась толстым ковром из роз, гвоздик, тюльпанов и лилий». Короче говоря, обстановка очень напоминала съезды КПСС с их бесконечным скандированием партийных речовок. Лемешев так не мог, хотя пел не хуже…[111]

Специфическое поведение Козловского перед публикой осталось на пленке благодаря режиссеру Николаю Губенко, снявшему в 1984 году фильм «И жизнь, и слезы, и любовь», где Иван Семенович — камео — выступает на концерте в доме престарелых. Там он еще разошелся не в полную силу. Заискивание перед зрителями во время спектаклей тем не менее провоцировало еще больший интерес и к нему, и к Большому театру, особенно в те дни, когда в афишах объявлялось имя певца. Правда, Иван Семенович, как мы помним, разрешал себе на правах непререкаемого авторитета (с которым считался сам Голованов) отменять свои выступления за несколько часов до спектакля. И тогда купившие билеты его «сырихи» оставались ни с чем. Но большая часть звездных солистов себе такого не позволяла. Например, Галина Вишневская, составившая групповой портрет своих поклонников:

«Среди моих поклонников, кроме молодежи, было немало мужчин и женщин среднего возраста. Некоторые стали моими друзьями, и я в течение многих лет наблюдала их жизнь. Работают они учителями, лаборантами, инженерами, техниками — в общем, наша советская интеллигенция. Уходят на работу в семь-восемь утра, возвращаются в пять-шесть вечера. В большинстве — неженатые, незамужние, детей нет. Чаще всего живут в коммунальных квартирах, получают зарплату 90–120 рублей в месяц. Как же они при такой нищенской жизни должны удовлетворять свои духовные запросы? Если они любят искусство — это их спасение: жизнь приобретает смысл. В театре они находят свой идеал. Во время спектакля вместе с любимым артистом можно на несколько часов уйти в другой мир — и они ждут этого дня, как праздника. Все неприятности и радости артиста они переживают как свои собственные, и после успешного представления они — самые счастливые люди на земле. А на другой день, придя на работу, можно не видеть, не замечать всей серости ужасающе однообразной жизни, а вспоминать и мечтать. Но ведь при нищенской месячной зарплате в 90 рублей нужно каждый день есть, ежемесячно платить за квартиру, за лекарства, если заболеешь, хочется купить книги, женщине — пойти в парикмахерскую, да просто туфли и платье купить хоть раз в два года. А пара обуви стоит 50–60 рублей, килограмм кофе — 20. Но они готовы остаться без всего, но купить билет в театр. Они готовятся к спектаклям не меньше артиста. Перезваниваются между собою, справляясь о его здоровье, и, если он себя плохо чувствует, они страдают больше его самого, потому что тот просто не будет петь, а для них это трагедия, так как они в этот вечер не услышат своего кумира.