А каковы были отношения Шаляпина со своими преданными почитателями? Федор Иванович как-то узнал, что все билеты на его бенефис раскуплены спекулянтами, тогда их называли барышниками — ибо помимо самого билета они получали сверху еще и солидный барыш. И певец придумал напечатать в газетах объявление о том, что билеты на его спектакль можно получить у него на квартире. Газетчики только съязвили: «Шаляпин открыл лавочку!» Желающих оказалось много, и все они пришли к нему домой. Творилось что-то невообразимое. Певец жил тогда в Большом Чернышевском переулке. Петров-Скиталец вспоминал: «Меня удивило, что весь переулок около его дома был забит народом: толпа была не менее тысячи человек. Лестница тоже была заполнена людьми, стоявшими “в очередь” вплоть до самой двери. Не знаю, почему никто из них не воспрепятствовал мне пройти через толпу и позвонить. Дверь полуоткрылась, но оказалась на цепи, а в щель просунулся здоровенный кулак длиннобородого Иоанна, как Шаляпин называл своего слугу Ивана, и уперся мне в грудь. Только всмотревшись, Иван быстро впустил меня и опять запер дверь с грозным окриком на людей, попытавшихся было проскользнуть вслед за мной:

— Уж вы извините, я по привычке и не посмотрел, кто идет, а прямо кулак выставил. Иначе нельзя — лезут! И ведь какие нахалы! Мы, говорят, друзья Федора, да мы с ним на “ты”, как смеешь не пускать? А куда же тут пустить: их полон переулок, да и врут все… Друзья!.. — с презрением закончил солидный Иоанн. — Знаем мы этих друзей!..

— Зачем же их привалило столько? — спросил я.

— Да за билетиками же за даровыми!.. Чай, сами знаете, нынче наш бенефис! Если таким друзьям даровые билеты раздать, даровой бенефис в ихнюю пользу получится! Русская-то “клака” еще хуже итальянской, — заключил Иоанн, возвращаясь к двери».

Шаляпин в это время готовился к бенефису и был сам не свой: «В халате, небритый, бледный, имел он необычайно хворый вид: жалобно стонал, как умирающий, не находя себе места, как бы в предсмертной тоске. Друзья поддерживали его под руки и с самым встревоженным видом успокаивали:

— Ну, успокойся же, успокойся! Все будет хорошо!..

— В чем дело? — спросил я их.

— Боится! — объяснили мне художники. — Волнуется перед спектаклем… Вы знаете, какую травлю подняли уличные газеты из-за высоких цен в первом ряду партера и лож бельэтажа… Галерка как была 30 копеек, так и оставлена, а вот богатая-то публика подняла газетную травлю. Боится Федор, как бы спектакль не сорвали… Человек, не побоявшийся в свое время всесильной итальянской “клаки”, теперь испытывал смертельный страх перед своим “первым” выступлением в “Мефистофеле” Бойто, которым когда-то покорил Италию, страну певцов. По-видимому, это было оттого, что итальянцев Шаляпин не знал и поэтому не боялся, а “своих-то” знал хорошо».