Соратники Сталина, прибравшие власть к рукам, тоже любили Большой театр, но, видимо, не так искренно и не до такой степени. Сталинская ложа опустела. Ни у Хрущёва, а тем более Брежнева не было желания и амбиций так безапелляционно вмешиваться в творческий процесс. Да и советовать уже было некому. И все же Никита Сергеевич частенько заканчивал свой рабочий день в центральной ложе, демонстрируя собравшимся гражданам, кто в доме хозяин. В 1954 году он вернул на сцену запрещенную Сталиным оперу «Богдан Хмельницкий» Данькевича, причисленную ранее к формалистским произведениям. Реабилитация этого заурядного музыкального произведения была вызвана исключительно политическими мотивами — отмечалось трехсотлетие воссоединения России и Украины. Кроме того, авторы либретто украинские писатели супруги Александр Корнейчук и Ванда Василевская лично обратились к Хрущёву с просьбой «простить» оперу. В результате в мае 1958 года оправдали всех разом — и Дмитрия Шостаковича с «Леди Макбет Мценского уезда», и Вано Мурадели с «Великой дружбой», и других. В очередном судьбоносном постановлении было объявлено, что в опере «Великая дружба» имелись недостатки, но «они не давали оснований объявить ее примером формализма в музыке», а талантливые композиторы «товарищи Д. Шостакович, С. Прокофьев, А. Хачатурян, В. Шебалин, Г. Попов, Н. Мясковский и другие были огульно названы представителями антинародного формалистического искусства». Жаль, что Прокофьев и Мясковский уже не могли прочитать о своей реабилитации — сталинская «забота» о музыке свела их в могилу.

Хрущёв, иногда проявляя не свойственную советским вождям человечность, нередко приводил в центральную ложу всю свою большую семью — жену, детей и чуть ли не внуков. В этом он сильно отличался от Сталина, считавшего своей семьей членов политбюро, вынужденных ходить за ним на оперы-балеты, как утята за матерью-уткой, гуськом. Но саму привычку появляться в театре Хрущёв все же перенял от Сталина, когда еще работал в Киеве, возглавляя в 1930–1940-х годах Советскую Украину. В Киевском театре оперы и балета им. Т. Шевченко его всегда ждала главная ложа, в которую он приходил не обязательно к началу спектакля, а когда ему было удобно (как и Сталин). В труппе были и любимчики Хрущёва, в основном молодые певицы, о чем был прекрасно осведомлен зять Никиты Сергеевича — Виктор Гонтарь, муж его старшей дочери Юлии. Гонтарь как раз и работал директором киевского театра, был чрезвычайно болтлив и услужлив благодаря своей близости к первому человеку в стране. Сам же Хрущёв подозревал зятя в шпионаже, поручив однажды председателю КГБ Александру Шелепину проверить того, так сказать, «на вшивость». Шелепин проверил, доложил: «Все в порядке, Никита Сергеевич, с иностранцами он общается, но не завербован». И все же Хрущёв отмел идею перевести Гонтаря директором в Большой театр. А вот лучшие украинские певцы в Большом часто пели — Дмитрий Гнатюк, Борис Гмыря, которого Никита Сергеевич избавил от необходимости отвечать за его выступления перед немцами во время войны[123].