«Сахарные» колонии в Вест-Индии были идеально приспособлены к экономической концепции империи, воплощенной в этих законодательных актах. К 1660 г. растущая промышленная и торговая активность в Англии поглотила большую часть сельскохозяйственных безработных, которые существовали еще полвека раньше. На людей был спрос. Давнее желание избавиться от лишнего населения уступило место совершенно противоположному – страху перед снижением его численности. Для теоретиков меркантилизма идеальной колонией была та, где небольшое число английских плантаторов руководили бы большой армией сельскохозяйственных рабочих неанглийского происхождения, производивших тропические товары. Трудовые ресурсы сами по себе были предметом торговли в торговой системе. Когда португальцы вернули себе свое место в невольничьих фортах в Анголе в 1648 г. и Бразилии в 1654 г., англичане в тесном союзе с ними обеспечили себе свои права на торговлю. Спустя десять лет они довели до конца это дипломатическое преимущество с помощью военно-морской агрессии и захватили голландские невольничьи бараки на острове Горе и на побережье мыса Доброй Надежды. Для эксплуатации этих источников рабов в 1660 г. была дарована привилегированная монополия концерну, который позднее – в 1672 г. – стал известен как Королевская Африканская компания. Эта компания не была успешной в финансовом отношении – как и большинство таких организаций, она была обманута своими же служащими, – но ее неспособность поставлять рабов в достаточных количествах была более чем компенсирована деятельностью английских контрабандистов. Прибыли от торговли рабами и сахаром оправдывали законодательную заботу, которой они не были обойдены. Несмотря на свои неоднократные протесты против ограничений и монополий, жители Вест-Индии богатели, а купцы, которые возили им товары, богатели еще больше. В конце XVII в. Вест-Индия давала 9 % всего английского импорта против 8 % ввоза из материковых колоний; вест-индские колонии забирали больше английского экспорта, чем материковые (4 % против менее чем 4 %), и обеспечивали 7 % общего торгового оборота Англии против 6 %, приходящихся на материковые колонии. Их ценность оказалась такой большой и продолжительной, что даже Адам Смит – не сторонник колоний вообще – вынужден был признать спустя три четверти века, что «прибыли от сахарных плантаций в любой из наших колоний в Вест-Индии обычно значительно больше прибылей от выращивания любой другой культуры, известной в Европе или Америке».

Материковые колонии, хотя они тоже добились умеренного процветания в конце XVII в., не так легко умещались в торговую схему. Действительно, табак занимал место в имперской торговле, аналогичное месту сахара, хотя и более скромное, и Виргиния импортировала рабов, чтобы выращивать табак; хотя, чтобы создать в Виргинии промышленность, изначально было необходимо запретить обработку табака в Англии. Колонии, расположенные еще севернее, не могли и не хотели приспосабливаться к этой модели. Их население могло мало предложить того, что пользовалось спросом в Англии. Мехов, которые были ценной статьей экспорта из Новой Англии, становилось все меньше по мере того, как колония расширялась и истребляла пушных зверей на их территории обитания. Древесина Новой Англии была ценным резервом в экстренных случаях и стала главным материалом для изготовления очень больших мачт, но стоимость транспортировки через Атлантику делала ее слишком дорогой, чтобы она могла заменить обычные поставки с Балтики в спокойные времена. Рыба из Новой Англии была нежеланным товаром в Старой Англии. Что же касается прочего, то жители Новой Англии производили бочарную клепку и продукты питания, которые либо потребляли сами, либо продавали в Вест-Индии: сливочное масло, говядину и муку для плантаторов, соленую рыбу для рабов. В Новой Англии импортировали «перечисленные» товары из Вест-Индии – английские, французские и испанские – и реэкспортировали их в континентальную Европу. Материковые колонии наладили местное производство, такое как железное литье и изготовление фетра, напрямую конкурируя с импортом из Англии. Находясь под защитой навигационных актов, они построили и пустили в дело свой собственный очень эффективный торговый флот. Но в нарушение этих же самых актов они свободно торговали с иностранными государствами и их колониями, даже когда эти государства находились в состоянии войны с Англией. До 1664 г. Новый Амстердам был главным центром нелегальной иностранной торговли с английскими колониями. В указанном году он был захвачен вместе с его владениями в глубине материка английским флотом без какого-либо соблюдения формальностей – без объявления войны – и переименован в Нью-Йорк[77]. Этим актом агрессии Англия обеспечила себе «черный ход» по реке Гудзон к пушному региону Французской Канады, а также остановила утечку в торговой системе. Однако многие порты в Вест-Индии оставались открытыми, и контрабанда в Новой Англии продолжала процветать. Более того, хотя Новая Англия и не ввозила рабов, она продолжала привлекать честных, но безземельных свободных людей, которых и так не было в избытке в Старой Англии. Ортодоксальные экономисты в Англии относились к колониям в Новой Англии в лучшем случае как к не приносящим прибыли поселениям, а в худшем – как к явному ущербу империи в целом. С тем, что они не приносят прибыли, можно было бы примириться, так как Новая Англия все еще была малозначимым фактором для процветания империи. Гораздо хуже были, по мнению государственных деятелей периода Реставрации, полуавтономный характер колонии Массачусетс, независимые формулировки, которое ее правительство использовало в ответах на недвусмысленные королевские приказы, и препятствия, которые оно создавало для людей, уполномоченных их претворять в жизнь.