Узнает ли?

Не узнала. Прошла мимо Видги, не подняв головы. Непосильная ноша тянула к земле, босые ноги пылили. Вот подвернулся камень, спрятавшийся в пыли… девчонка оступилась, тяжёлые вёдра качнули её вперёд, потом назад, и наконец свалили на колени, прямо в лужу вылившейся воды.

И Видга глазом моргнуть не успел, как рядом с ней точно из-под земли вырос маленький сморщенный старик, одетый в грязную овчину шерстью наружу, с тремя седыми косицами, закрученными на жёлтой выбритой голове. Он зло прошамкал ей что-то, чего Видга не понял, и на видавшую виды рубаху, на вскинутые руки градом посыпались удары.

Видга знал, что хозяйства без невольников не бывает… Ещё он знал, что невольницу – тир – можно безнаказанно поколотить или, наоборот, поцеловать, не больно задумываясь, понравится ей это или нет. Рабыня, и всё тут. И тем не менее что-то сдёрнуло его с места, бросило вперёд.

Видга едва дорос макушкой до отцовского подбородка. И он был ещё далеко не так силён, как ему хотелось. Но его руки давно привыкли и к оружию, и к веслу, и к любой работе. Когда эта рука сомкнулась у старика на запястье, тот вздрогнул и обернулся, вжимая голову в плечи.

Видга встряхнул его, точно пойманную крысу, – из овчины полетела вековая пыль.

– За что бьёшь, вонючка?

От того и впрямь пахло так, будто он ни разу в жизни не мылся. Северного языка он, конечно, не понимал, но смысл ухватил без труда и ответил со всем достоинством, какое мог себе позволить:

– Моя знай, за что… твоя не спрашивай, мимо ходи!

Одна рука у него оставалась свободна, но поднять её на Видгу он не смел и только злобно моргал чёрными степными глазами из-под морщинистых век.

Внук Ворона вытянул старика его же палкой по согбенной годами спине:

– Я тебе покажу, как перечить, собака!

– Моя знай, – упрямо повторил тот. Но Видга уродился в отца: с рабами долгих споров не затевал. Невольник кувырком полетел прочь, напутствуемый умелым пинком:

– Хозяина приведи, жёлтомордый… я её куплю!

Старик проворно поднялся и отбежал в сторонку, плюясь и бормоча что-то на неведомом языке. Приказания Видги он так и не понял, но намерения чужеземца были ясны. Он ушёл, оглядываясь и хромая. А сын хёвдинга нагнулся к девчонке и поставил её на ноги. И спрятал за спину руки, надолго запомнившие, как легли в них её остренькие тёплые локти…

– Ты кто? – спросил он, сообразив наконец, что говорить следовало по-гардски.

У неё уже набухал на щеке свежий синяк.

– Смирёнкой зовут… – ответила она, утирая с лица слёзы и грязь. – Боярина Вышаты Добрынича раба.

Вид у неё был жалкий и какой-то погасший, губы дрожали.