– Ты кто?

– Ты варяг?

С Видгой не всякий взрослый заговорил бы без нужды. Но когда подбежала молодая купчиха, все трое уже сидели рядком, и Видга рисовал ножом на песке, объясняя, в каком углу населённого мира стоял его прежний дом.

Женщина подхватила близнецов и потащила их прочь, по очереди награждая шлепками. Дружный рёв огласил берег, а Видга сказал ей в спину по-словенски, так, чтобы поняла:

– Рядятся в юбку добрые и злые, но умных немного. Если ты так трясёшься над своими сопливыми, могла бы оставить их в Хольмгарде!

Третьяк услыхал это и повернулся к сквернослову, ибо никому ещё не позволял безнаказанно лаять жену. Князь остановил, спросив:

– А то верно, гость. Что семьи дома не оставил? Лихих людей не боишься…

Новогородец покосился на жену, развёл руками и улыбнулся помимо собственной воли:

– Да вот… напросилась, белого свету ей, вишь, повидать.

Чурила на улыбку не ответил. Хмуро спросил:

– Впервые идёшь?

– По второму разу, княже.

– Ну вот что, гостюшка, – сказал Чурила, глядя на корабль. – Не дело затеял. Не в мирные земли плывёшь. Войско моё видишь? Хазар воевать иду. Сила их, сказывают, по Роси встречь мне поспешает. Тебя бы ненароком не потрепали…

Третьяк помолчал немного, потом ответил так:

– Ты уж не серчай, батюшка кременецкий князь. Мы, словене новогородские, с хазарами не ссорились, наше дело сторона.

Тем часом его люди бережно переправляли по сходням деревянного Волоса. Без Бога – ни до порога, с Богом – хоть за море! Третьяк сам принёс с корабля пёстрого селезня, пойманного накануне. Волоса утвердили в прибрежном песке, воткнули вокруг стрелы. Бросили жребий о селезне: пустить ли на волю, зарезать ли, а если зарезать, то съесть самим или бросить в костёр… Большая дикая птица билась в руках молодого новогородца, хлопая крыльями и яростно шипя. Парень морщился, отворачивая лицо: чего доброго, так и по носу получишь. Но, знать, скотьему Богу ведом был птичий язык… Селезня выпало отпустить.

Державший птицу высоко подбросил её. Селезень сперва тяжело припал к самой воде, но после выровнялся, набрал высоту и, крякая, что было прыти полетел прочь от людей. Крылья его трудились, точно вёсла корабля, уходящего от погони…

Войско, далеко растянувшееся по берегу, мало-помалу подходило, устраивалось на отдых. Новогородцы не захотели оставаться в этом месте надолго. То ли торопились куда, то ли побаивались множества ратных людей… Да и Волос намекал на дорогу. После угощения Третьяк испросил у князя разрешения отплыть, распрощался и пошёл на корабль.