Глава тридцатая

Глава тридцатая

Ахилл смотрел, как я бегу к нему – со всех ног, с каждым выдохом чувствуя на языке кровь.

У меня текли слезы, грудь вздымалась, горло саднило. Теперь все будут его только ненавидеть. Никто не вспомнит о его славе, его честности или красоте, все золото обернется в пепел, в тлен.

– Что случилось? – спросил он.

Он участливо хмурился. Неужто он и вправду не знает?

– Они гибнут, – прохрипел я. – Все. Троянцы ворвались в стан, жгут корабли. Аякс ранен, и теперь только ты можешь всех спасти.

Не успел я договорить, как лицо у него застыло.

– В том, что они гибнут, виноват Агамемнон. Я сказал ему, что будет, если он отнимет мою честь.

– Вчера он предлагал…

Он фыркнул:

– Он предлагал пустяки. Какие-то треножники, доспехи. Он не предложил ничего, что смыло бы его оскорбления, не признал, что был неправ. Я столько раз спасал его – его войско, его жизнь. – Он говорил хрипло, с трудом сдерживая гнев. – Пусть Одиссей целует ему ноги, и Диомед, и все остальные, но я – не стану.

– Он омерзителен. – Я цеплялся за него будто ребенок. – Я знаю, это все знают. Забудь ты о нем, прошу. Ты ведь говорил, он сам навлечет на себя погибель. Но не обвиняй других в его проступках. Не дай им умереть из-за его безумия. Они любили тебя, они тебя почитали.

– Почитали меня? Никто не выступил со мной против Агамемнона. Никто меня не поддержал. – Такая горечь послышалась в его голосе, что я вздрогнул. – Они стояли и смотрели, как он меня оскорбляет. Как будто он был прав! Я десять лет надрывался ради них, и вот как они мне отплатили – взяли и избавились от меня. – Взгляд у него стал темным, отстраненным. – Они свой выбор сделали. И я по ним плакать не буду.

С берега послышался треск упавшей мачты. Дым стал гуще. Еще больше горящих кораблей. Еще больше убитых. Они, верно, проклинают его, пророчат ему самые ужасные оковы в подземной обители.

– Они глупцы, да, но ведь это наш народ!

– Наш народ – мирмидоняне. Остальные пусть спасаются как знают. – Он хотел было уйти, но я вцепился в него.

– Ты губишь себя! За это тебя разлюбят, за это тебя возненавидят, проклянут. Прошу тебя, если ты…

– Патрокл. – Никогда еще он так резко не произносил моего имени. Он глядел свысока, его голос обрушился на меня будто приговор. – Я не стану этого делать. И не проси больше.