Цадик открыл рот, желая что-то сказать. Но она сделала шаг вперед, разгневанная, и Мишлет вздрогнул и попятился, отчего огонь в его лампе замерцал. Глаза Ай Линя горели, из них прямо-таки сочился яд или еще какое-то едкое вещество, но Салли не обращала на это внимания. Она продолжала:

— Я узнала еще кое-что и, думаю, должна быть благодарна вам за это. Я узнала, как выглядит зло. Оно не похоже на зловещего толстяка в инвалидном кресле, и у него нет национальности — китайской, русской или еще какой-нибудь. Оно вовсе не загадочно. Вы тоже не зло. Вы слишком карикатурны, чтобы быть злом, со своей мартышкой и планами, как научить мою дочь кормить вас с ложечки и вытирать салфеткой ваш отвратительный рот.

— Откуда вы это знаете? — встрепенулся он.

— Потому что однажды ночью я спускалась сюда и слышала, как человек, стоящий сейчас за вашей спиной, торговался с секретарем, кому воспитывать мою дочь!

— Это неправда, месье! — вскричал Мишлет.

— Правда, и он об этом знает, потом что затем поймал меня на лестнице. Я все слышала…

Мишлет поставил лампу на пол и бросился на нее, будто взбешенный пес. Поскольку Салли видела, что он нападает, и поскольку в этот момент ничего не боялась, она не отступила ни на шаг. Она встретила его кулаки своими руками, ногтями, зубами; она вцепилась в его лицо, волосы, руки, повязка слетела у него с головы, он в страхе отпрянул и, хныча, повалился на пол.

— Мишлет, поставь лампу в держатель! — раздраженно приказал Ай Линь.

Салли нагнулась и сама выполнила просьбу Цадика. Слуга валялся на полу, держась за голову, и выл. Тут Салли увидела рукоятку своего пистолета у него в кармане. Если он вспомнит об оружии, то может убить ее в любую секунду. А она еще не закончила.

Она повернулась к человеку в кресле.

— Я говорила о зле, — напомнила Салли, — Так вот, теперь я знаю, что это такое. Это то, что заставляет человека напиваться и прикладывать раскаленную кочергу к спине собственного ребенка. Это то, что заставляет людей часами стоять в очереди у ворот дока в надежде получить работу, хотя рабочих мест всего-то не больше дюжины. Поэтому они дерутся, пытаясь пролезть вперед, а мастера смеются над ними и подстрекают на драки. Это зло. Оно заставляет престарелую пару, у которой ничего не осталось, кроме друг друга, расстаться и отправиться в работный дом, где каждый из них умрет в одиночестве. Это то, что заставляет брать ренту за комнаты в трущобах, но позволяет не ремонтировать канализацию, так что дети вынуждены ходить по колено в нечистотах… Не перебивайте. Ничего не говорите. Слушайте и запоминайте. Зло… Это то, что заставляет семью голодать. Недавно я слышала о семье из пятерых человек — отец, мать и трое детей, — они все умерли, так вот в их комнатушке не было ничего, вообще ничего, потому что они заложили каждую ложку, каждое полотенце и каждый стул. Работы они найти не могли и просто умерли с голода. А я, например, ни разу не голодала. И это мой город. То, о чем я рассказала, происходит в городе, где я живу. Это зло. А вы знаете, кто тому виной? Где затаилась эта опухоль, что уничтожает, пожирает и опустошает город? Дело не только в вас, несчастный вы человек. Дело и во мне тоже. Во мне и еще десяти тысячах жителей. Потому что мы владеем акциями той компании, которой принадлежат эти дома и которая не ремонтирует трубы. И мы получаем прибыль с доков, которые процветают, потому что не дают людям работы, а мы просто никогда об этом не задумывались. Все это время, что мы получали деньги, удачно покупая и продавая и опять покупая… мы не задумывались, что это за деньги. Мы не знали цену одному фунту. Одному шиллингу. Но теперь я знаю. Благодаря Дэниелу Голдбергу, мисс Роббинс из миссии в Спайталфилдс и другим подобным им людям, я теперь знаю. И благодаря вам тоже, гнусный, беспомощный человек. Я не задумывалась о том, что все в жизни имеет свои последствия, пока не увидела тот шрам на вашей груди. Все те несчастные курильщики опиума, которых вы убили, мой отец и евреи, которых вы обманываете, и я… Мы все связаны. Голдберг прав.