Нет, сюда они еще не дошли. Он подбежал к ближайшей двери и заколотил в нее что есть мочи. Какая разница, чья дверь, — здесь жили только евреи. Затем побежал к следующей двери, и к еще одной, и еще…

Начали открываться окна. Оттуда высовывались головы — мужские, женские, разозленные, заспанные, кудрявые, лысые, бородатые, старые, молодые…

— Просыпайтесь! — кричал Голдберг. Он стоял посреди улицы под непрекращающимся дождем, сквозь который пробивались первые солнечные лучи. Журналист посмотрел на лица в окнах и закричал снова. — Просыпайтесь! Выходите и защитите себя! Все, кто умеет драться, выходите и помогите мне! Просыпайтесь, просыпайтесь!

И люди, всматривавшиеся в его лицо сквозь хлещущий дождь, один за другим начали узнавать журналиста.

— Это Голдберг…

— Это Дэн Голдберг! Это он…

И еще раз он закричал так, чтобы слышала вся улица:

— Просыпайтесь! Идите за мной! Быстрее — к булочной Соломонса!

Он побежал мимо Уилсонс-плейс, по Лоуэр Хит-стрит, по Китс-Корт, по маленькой аллее за еврейской столовой в конце Флауэр и Дин-стрит, затем к домам возле синагоги в Нью-Корт. Очень скоро из одного дома вышел человек, потом еще двое с палками в руках, в наспех наброшенных пальто, с заспанными лицами, которые сейчас освежал дождь. Через некоторое время их было уже больше десяти, потом больше двадцати, а потом кто-то закричал:

— Смотрите! Вон они — у булочной!

По Брик-лейн, крича и улюлюкая, двигалась толпа…

И первый камень, со свистом разрезав воздух, разбил первое окно.

Лифт закачался, кабель затрещал. Лишь крыша кабины защищала их от камней, падавших сверху, и лишь кабель удерживал от падения в бурлящую пучину.

Она ничего не могла поделать. Он лежал рядом с ней, а вода уже добралась до пола кабины лифта.

Глава двадцать седьмая Тигр в колодце

Глава двадцать седьмая

Тигр в колодце

Воздух пропитался сыростью: он был серебристо-серый, туманно-желтоватый, пепельно-белый. Где-то высоко и невероятно далеко, может, над Венецией или Монбланом, светило солнце. Несколько солнечных лучей пробились сквозь толстые слои дыма, пара, пыли и тумана, окутавшие город, словно плотные покрывала, сквозь облака, задевающие своими пухлыми животами крыши домов и трубы, и осветили мокрые кирпичи, влажную черепицу, переполненные канавы и листья, с которых капала вода.

Долгая ночь закончилась, и теперь вся Холивелл-стрит была видна от начала и до конца.