За спиной Голдберга стояло восемнадцать мужчин и подростков: торговцы, рабочие, пара ученых; старшему было шестьдесят шесть, младшему — тринадцать. Многие из них и до этого сталкивались с насилием. Один хромал, потому что казачья лошадь отдавила ему ногу, у другого под кепкой имелся шрам от сабли. Ребята привыкли драться на улице или во дворе школы, но в этот раз все было по-другому, гораздо серьезней. Воздух был словно напоен ядом. Больше всех нервничал человек, который, по идее, должен был волноваться меньше остальных. Он был профессиональным силачом; одетый в леопардовую шкуру, поднимал гири в мюзик-холле, но в жизни был добрейшим человеком и никогда не участвовал в потасовках. Один ученый, мужчина среднего возраста с сутулыми плечами, почти ничего не видел, потому что вышел на улицу без очков. Трясущимися руками он сжимал свою трость и шептал соседу:

— Мистер Мандельбаум, вы мне только покажите, куда бить и когда…

Голдберг оглянулся на них. Это была слабая, боязливая, разнородная кучка людей, но он гордился ими. Затем взглянул в другую сторону, в сторону врага.

Сорок? Пятьдесят человек? Точно не скажешь. Крупные мускулистые мужчины с огромными кулаками, поджарые ребята вроде тех, из банд Ламбета, с хмурыми и решительными лицами… То здесь, то там мелькают кастеты.

Толпа остановилась. Звон разбитого камнем стекла все еще звучал в воздухе, будто фальшивая нота, будто недоразумение. Это замешательство, как понял Голдберг, было вызвано исключительно появлением его заспанной, неподготовленной армии: ее никто не ожидал, поэтому даже толпа здоровых мужиков остолбенела и на какое-то мгновение перестала быть толпой. Это были отдельные личности, Голдберг даже мог рассмотреть их лица.

У него в распоряжении имелось всего несколько секунд, пока всеобщее безумие опять не завладело ими и не превратило в сторукое бездушное чудовище.

— Стойте здесь, — сказал он своим и направился по Холивелл-стрит, по узкому каналу меж красных кирпичных домиков, навстречу толпе.

Недоуменный гул пронесся над толпой возле булочной. Несколько человек сделали шаг вперед, но они все еще были людьми — не чудовищами, а люди любопытны: они просто хотели получше все рассмотреть.

А Голдберг вдруг почувствовал, что находится в состоянии душевного подъема. Это было сродни религиозному восторгу. Он ослаб от потери крови, устал, рука ужасно болела, перед ним стояла вооруженная толпа, готовая по первому же сигналу ринуться в бой. Он подумал: «Хотел бы я сейчас оказаться где-нибудь в другом месте? Хотел бы я сейчас делать что-нибудь другое?»