– А это уж моё дело. Ты водку пьёшь?

– А закусон есть?

Соня извлекла из стола пакет с карамельками. Сев на стол, выпили из горлышка. Закусили.

– Конфеты Ленка забыла, – сказала Сонька, болтая ножками, – она жрёт их, как сука рваная!

– Ленка – это та самая, что снимает дом?

– Нет, другая. Ту зовут Танька.

– А как зовут того, кто здесь с тобой жил?

– Да пошёл он в жопу, – с брезгливостью повторила Соня, – будешь ещё?

Хлебнули ещё. За дверью раздался лай.

– Опять Барбос разозлился, – сказала Соня, – он, вообще, добрый. Но часто злится. Уже второй год у меня живёт. А ты хорошо играешь на этой штуке?

– Я музыкалку заканчивала по классу гитары.

– Значит, и «Хабанеру» можешь сыграть?

– Арию Кармен?

– Да.

– Мелодию не могу так сразу, аккорды – нечего делать.

– А ну, играй!

Юлька сняла куртку, вынула из чехла гитару, и, чуть подстроив её, стала бить аккорды. Соня запела на неплохом французском. Заметно было, что и вокалу она училась, но очень-очень давно. На высоких нотах её сопрано срывалось. Барбос за дверью всё лаял. Грохотал поезд. Платформенные прохожие игнорировали сортирное пение. За окошком совсем стемнело. И Юлька вдруг поймала себя на том, что здесь, под пьяную «Хабанеру» и шум вокзала, рядом с пятью журчащими унитазами, при казённом свете стоваттной лампочки, ей не страшно и не тоскливо. Хотелось век так сидеть, лениво долбя по железным струнам и щурясь. Тоска по прошлому, ненависть к настоящему, безразличие к будущему вдруг взяли да провалились куда-то. И водка здесь была ни при чём. За годы скитаний Юльке доводилось пить много с кем, но дрянное пойло ещё ни разу не возвращало ей волю к жизни. Ни на одно мгновение.

После песни пили опять.

– Ты конфетки жри, – напомнила Сонька, легонько тронув струны гитары, – Ленку не бойся! Она мне триста рублей должна.

Но Юльке уж было не до конфеток. Её сморило. Стянув ботинки с брюками, она плюхнулась на матрац и укрылась курткой. Однако же, вместо сна к ней вкрадчиво присосалась зыбкая, мутная дремота. Она не мешала ей слушать Соньку.