– Я её забираю, панночка, – объявила Маринка, – так будет лучше. В первую очередь – для тебя.

С этими словами Маринка взяла со стола икону. Панночка никак не отреагировала на это. Она шагала по хате между столом и печью, глядя по сторонам с таким выражением, будто всё искала чего-то – сама не зная, чего.

– Прощай, – сказала Маринка, – я ухожу.

– Прощай.

Маринка почти бежала по коридору. Сердце её сжималось. У неё не было ни малейших сомнений в том, что нужно сдержать своё обещание, всем пожертвовав. Вероятно, кто-то её поймёт. Но не Матвей. Нет.

Николай Васильевич Гоголь что-то писал, сидя за столом. В комнате опять было холодно.

– Николай Васильевич, вот, возьмите-ка на растопку, – проговорила Маринка, входя со своей добычей. Гоголь поднялся, взял у неё икону и очень долго её рассматривал.

– Вы с ума сошли, – сказал он, подняв глаза на Маринку, – вы просто сошли с ума!

– Отчего же? Эта душа мертвее всех остальных, вместе взятых. И вы достигните своей цели. Ведь вы хотите остановить её?

Николай Васильевич варварскими ударами о колено с трудом разломил икону сперва на две, затем – на четыре части. По ходу дела он побросал занозистые обломки в печку. Слабое пламя за них бралось с радостным урчанием, и ему с каждой новой порцией делалось всё теснее в своём кирпичном дому. Из печки повалил жар. Холодная комната озарилась таким сиянием, что её временный жилец ладонью прикрыл глаза, дабы не ослепнуть.

– Прощайте, господин Хлестаков, – сказала Маринка, когда икона сгорела, – надеюсь, больше вы не будете мёрзнуть.

Сморчка рядом с дрессированной девушкой уже не было. Но Маринка не стала допытываться, где он. Поблагодарив охранницу, она вышла.

В предрассветной тиши был слышен ручей. Маринка бегом спустилась к нему, и, присев на корточки, стала пить горстями звенящую ключевую воду. Потом умылась. Ей до сих пор было жарко, хотя с реки по всему оврагу тянуло туманной свежестью. Звёзды таяли. Посидев на мокрой траве, Маринка пошла домой. Раньше, чем она поднялась на гору, Заречный лес начал розоветь под лучами солнца. Это была заря её новой жизни.

Про непойманного маньяка, который осенью девяносто восьмого года чудовищно убивал в Москве проституток, вскоре забыли. Только два раза вспыхнуло опасение, что он снова взялся за своё дело. Вспыхнуло – и погасло. Один раз дама предпенсионного возраста, позвонив в милицию, заявила, что за ней ночью гнался маньяк. Ей сперва поверили, потому что качество связи было неважное, но, взглянув на неё, решили, что она врёт. А другая дама, ещё постарше, всех уверяла, что маньяк – её муж, так как, дескать, он ночами где-то гуляет с большим ножом для разделки мяса. Проверили. Большой нож для разделки мяса оказался отвёрткой, которой муж старой дуры свинчивал по ночам подъездные счётчики. Он тащил их затем на рынок возле метро «Электрозаводская», где мужик с большими усами давал ему по сорок рублей за счётчик.