Дождь замолчал. Вода всё ещё стекала с листьев и с крыши, но дождя не было. По щекам Маринки скользнули вниз, на подушку, слёзы. И вдруг, среди тишины, кто-то закричал – казалось, из самых дальних полей: «Маринка! Маринка!»

Мгновенно похолодев, Маринка застыла. Это был голос Петьки. Она скосила глаза к окну. Мокрое стекло белело, как молоко, под конусом света от придорожного фонаря. Кусты под окном шуршали, но не от ветра. В них кто-то был. Вероятно, ёжики.

Нужно было идти. Вскочив, Маринка оделась и вышла в сени. Мальчики в другой комнате уже спали. Под лестницей на чердак копошились крысы. Натянув кеды, Маринка ощупью отыскала дверь, и, тихо её открыв, покинула дом.

Сморчок уже ждал её за калиткой. Он одряхлел. Из глаз у него текло. Узнать его можно было разве что по ушам. Как, собственно, и Маринку. Они узнали друг друга. Пёс заскулил. Маринка, нагнувшись, поцеловала его в большой мокрый нос, и они направились к магазинчику, за которым был спуск в овраг.

Грязи на том спуске за восемнадцать лет не убавилось. Увидав, что Сморчок с трудом выдирает из неё лапы, Маринка решила взять его на руки. Это было нетрудно – пёс к старости отощал. Так вот и спустились они к ручью. Сморчок дышал так, будто он тащил на себе Маринку, а не Маринка – его. Пока он лакал бегущую по камням ледяную воду, Маринка вымыла кеды. Небо над Кабановской горой, тем временем, прояснилось до горизонта. Звёзды мерцали трепетно и тепло, как свечи пред образом Богородицы. Верхняя Кабановка спала под чахлою синью трёх фонарей. Овраги с обеих её сторон казались бездонными – так причудливо отражался небесный свет от мокрой листвы, на днях лишь проклюнувшейся из почек. Когда Сморчок и Маринка шли к деревеньке, где-то в диких садах за её околицею запел соловей.

Чёртов дом слегка покосился. Окошки были по-прежнему занавешены. Приближаясь к крыльцу по узкой тропинке, Маринка чувствовала не страх, не тревогу. Что-то иное. Неясно, что. Но именно этого ощущения и ждала она восемнадцать лет. Сморчок, судя по всему, вполне его разделял.

Дверь легко открылась. Войдя, Сморчок и его попутчица очутились не там, где они, казалось, должны были очутиться – то есть, в тёмных сенях заброшенного и полусгнившего деревенского домика, а в просторном офисном холле с кожаными диванами, плазменным телевизором на стене и постом охраны. Пост этот выглядел очень даже неплохо. Он представлял собой большой стол с сидящею за ним дамой лет тридцати. На ней была форма. Форма включала в себя фуражку с кокардой, изображавшей собачью голову и метлу. Дама увлечённо красила губы перед стоящим на столе зеркальцем. Неохотно скосив глаза на вошедших и увидав Маринку, она швырнула карандаш в стол. Верхняя губа её вздёрнулась, а глаза мгновенно налились кровью. С ненавистью уставившись на Сморчка, дама зарычала, потом залаяла, а потом опять зарычала. Сморчок внимательно её выслушал и ответил только одним коротким рычанием. Дама сразу утихомирилась. Агрессивный оскал на её лице сменился оскалом дежурного дружелюбия.