– Да, господин, – Назифа, проницательная жена, догадалась, что может заинтересовать её мужа. – Она здорова, все зубы целы, она девственница.

– Ты останешься у меня, Хамуна, – сказал Касым Хомани. – А ты, Анут, выбирай сама: стать служанкой в Бухарской слободе или уйти домой.

Касым провёл ладонью по лицу и бородке, показывая, что дело решено.

– Готовь её для моего ложа, Назифа, – по-чагатайски распорядился он.

Айкони давно уже чувствовала, что Хомани где-то близко. Священная улама, подаренная Хомани, в последние дни стала мягкой и ласковой, словно ручное животное. Вечерами в натопленной горнице Ремезовых Айкони мёрзла, как Хомани мёрзла в холодной тюрьме Воеводского двора, где сидели пленные остяки Певлора. И Айкони неотступно преследовали сны о сестре. Вот весной они с Хомани развешивают сети в лесном прогале возле таёжного озера: птицы, что возвращаются на север, опускаются ночевать на озеро и утром, взлетая, попадают в сети. Вот они с Хомани на зимнем становище; отца нет много дней – он ушёл за лосем; девочки каждый день обходят силки, каждая по своей тропе, но ещё до встречи обе уже знают, у кого какая добыча. Вот они в лодке-обласе посреди Оби гребут короткими вёслами, и никто не может перегрести – они же одинаковые, и сил у них поровну. А однажды Хомани уберегла сестру от большой печали. Бывает, что женщины, у которых грудные младенцы, берут себе лисят, принесённых мужьями, и вскармливают их своим молоком вместе с детьми – у таких лис отрастает прекрасный мех. Ребятишки общего дома привязываются к этим зверятам. Но потом лисиц надо убивать. Все ребятишки плачут. В тот раз Айкони за каким-то делом отлучилась из Певлора и услышала в сердце предостережение сестры: не возвращайся сегодня. Она заночевала в лесу. А в общем доме убили опушившихся лис. Айкони не смотрела на эту жестокость.

Про Хомани проговорилась Маша. В стойле она с Айкони обдирала скребками Гуню от свалявшейся зимней шерсти и болтала:

– Слышь, Аконя, а Епифания-то, говорят, человека зарезала. Вот прямо ножом! Страсти-то какие! Злая она, эта Епифания, а мне её почему-то жалко. Тоже ведь жила, чего-то хотела, неспроста небось за нож схватилась, довели её. Батюшка давеча орал, чуть не лопнул, что он Сеньке невесту сторговал, а у невесты приданое – одни кандалы. А Лёнька матушке рассказывал, как он Епифанию покупал у Куфони. Говорил, что вместе с ней девку-остячку продали – с тобой на одно лицу. Манька зовут. У тебя часом сестры нет?..

Айкони выронила скребок и кинулась в дом к Леонтию.

– Хомани! Хомани! – захлёбываясь, повторяла она, вцепившись в рукав Леонтия. – Старший, где Хомани!