Ходжа Касым озадаченно покашлял в кулак.

– Э-э-э, Семён… – сказал он. – Я откажу тебе, да простит меня Аллах. Я взял на торгу драную кошку и превратил её в прекрасную пэри. И теперь я не хочу никому её показывать, пока она мне не надоест.

– Да я её и так видал, – снисходительно усмехнулся Ремезов. – Аконя, подыми платок. Вот она.

Айкони послушно стащила платок на затылок.

Касым обомлел, глядя на Айкони, а потом омыл ладонями лицо.

– Аллах акбар!

Он поднялся, подошёл к Айкони, взял её за подбородок и, вглядываясь, повернул лицом налево и направо.

– Они похожи, как минареты Хазрет-Хызра!

– Ну так что, дозволишь?

– Надо спросить у шейха Аваз-Баки, что мне делать.

– В вашем Коране о таком вряд ли говорено. Ты не на бога уповаешь, а на ум человека, вроде тебя. Только ты сам поумнее его, Касым.

– Ты великий и хитрый змей, Семён, – засмеялся Касым. – Ладно, я их сведу. Но тебя всё равно не пущу.

– Да сдалось оно мне, – закряхтел Ремезов, вставая. – Она мне и дома глаза намозолила, ещё тут на такую же тетёрку смотреть… Пойду я. Спасибо, Ходжа, – Ремезов поклонился. – Аконька, ты сама домой возвращайся.

– Проводи, Суфьян, – велел Касым слуге.

Айкони и не задумалась, куда подевался Семульча, куда повёл её Касым, по каким помещениям они идут. Она вся была внутри себя – прислушивалась к душе, которая словно разгоралась от близости Хомани. Сестра где-то рядом, Айкони ощущала её сквозь стены и занавеси. Касым впустил Айкони в какой-то чулан без окон: голые стены, запертые сундуки, тонкий ковёр на полу, масляная лампа. Айкони закрыла глаза ладонями. Сердце её сбивалось в стуке, словно подстраивалось под иное и близкое сердцебиение. Айкони отняла руки от лица. Хомани была перед нею – живая, настоящая, хотя и совсем непривычная: в бухарской одежде, с волосами, заплетёнными по-бухарски, и на лбу у неё был тиллякош – венчик с бирюзой и подвесками.

– Хомани! – заворожённо прошептала Айкони.

– Айкони! – потрясённо прошептала Хомани.

Они бросились друг к другу, обнялись, замерли, а потом, не расцепляя объятий, опустились на ковёр. Ходжа Касым стоял в открытой двери и с любопытством ждал, что произойдёт дальше. Эти девчонки-остячки были так удивительно похожи, что казалось, будто в помрачении ума он наблюдает какой-то шаманский танец, когда в глазах двоится.

Девчонки не произнесли больше ни слова. Тяжело дыша, они быстро и невесомо ощупывали друг друга, как слепые: касаниями выясняли, что с ними случилось за два с лишним года. Их души словно слились, соединились в одну изначальную, и они узнавали друг о друге, будто вспоминали свои собственные, но забытые судьбы. Для них не было тайн, недомолвок или стыда. Айкони увидела смерть Хемьюги и гибель богов Певлора, бухарцев с их клятвой, мятеж своего селения, бегство отца и русскую месть, и это было горько. Но Хомани увидела куда более страшные события: увидела, как русские надругались над сестрой, как били и мучали её, как продали в семью Семульчи, а она там встретила князя, полюбила его, камлала на него и отдалась ему. По лицу Хомани побежали слёзы сострадания.