Назифа услышала шум падения большого тела и хрип. Она рванулась в дверь. Ходжа Касым – такой рослый, такой широкоплечий мужчина, – лежал на полу, на ковре, и живот у него был залит кровью. Хамуна как ведьма сидела на Касыме верхом. В руке у неё был нож. Схватив Касыма за клин ухоженной бородки, Хамуна задрала ему голову и перерезала горло.

Назифа завыла из самой глубины нутра и кинулась на Хамуну.

…Поздним вечером этого дня, вернее, уже ночью, когда правоверные исполнили иши, а те, кому не хватило единения со Всевышним, исполнили и тахаджуд, и витр, в ворота подворья Ходжи Касыма въехала арба. Из дома вышла Назифа – стройная и высокая, закутанная в чёрное, с лицом, закрытым сеткой-чачваном. Все вокруг теперь боялись Назифу: сегодня она осмелилась дерзко повысить голос на шейха Аваз-Баки; она кричала шейху, что в этой стране, в этой ненавистной Сибири, солнце летом не уходит за край земли, и потому тело её мужа будет оставаться в доме до тех пор, пока она, старшая жена, не выплачет все слёзы до раскалённого днища своей души. Назифа придержала дверь, и Суфьян с Бобожоном вынесли из дома длинный свёрнутый ковёр. Лица у Суфьяна и Бобожона были бледные и обвисшие. Ковёр слегка подёргивался, и доносилось сдавленное мычание.

Слуги погрузили ковёр в арбу. Арбой управлял Асфандияр. Арба поехала на берег Иртыша. На берегу возле лодки ждал молодой Хамзат. Ковёр переложили в лодку. Асфандияр, Хамзат, Суфьян и Назифа сели в лодку; Бобожон столкнул их на воду. Лодка, будто привидение, поплыла по тихому Иртышу в зыбкой мгле обманного ночного света.

На середине реки Асфандияр и Хамзат сложили вёсла. Назифа встала в лодке во весь рост.

– Провались в Джаханнам живой, Хамуна! – объявила Назифа. – Будь ты проклята Пророком и всеми праведниками!

Мужчины приподняли мычащий ковёр и перебросили за борт. Волна схлопнулась над ним, и тусклая вода забурлила пузырями.

Глава 12 Среди трясин

Глава 12

Среди трясин

Пантила прекрасно умел запоминать тайгу, всегда похожую на саму себя и однообразную: он видел мельчайшие подробности и особенности стволов, ветвей, листвы или хвои; он замечал расположение деревьев, подлеска и окружающего бурелома; он мог представить местность в любое время года и при любом свете. Такое умение вырабатывалось долгой жизнью в тайге и многими поколениями предков-охотников. Пантила читал тайгу так же легко, как владыка Филофей читал иконостас, различая святых и не путая их деяний. Но берег этого болота Пантила не узнавал, хотя наверняка побывал здесь не единожды, ведь он обшарил все леса вокруг рогатой деревни. Что ж, таёжные духи не раз отводили ему глаза и прятали от него очевидное.