Но то, что глубже всего затрагивало душу людей, обладало определенной эластичностью. Король тоже мог получать подарки; он принимал доброту и мог отблагодарить подарком подношение добрых людей, сделанное от чистого сердца. И дарителю вовсе не надо было являться в скромном одеянии, чтобы король без колебаний принял его дружбу; там, где не было и намека на то, что подарок будет истолкован неверно, король и благородные люди могли обменяться залогами доброй воли. Но король, конечно же, должен был проявлять осторожность и не принимать, не подумав, то, что могло стать претензией на равенство, ибо в этом случае оппозиция могла сильно ослабить его хамингью. Ибо в подарке содержится не только удача и душа, но и расположение и желание, то есть реальное состояние души, и вопрос «Что он хочет? Что он имеет в виду?» заставляет человека просить дать ему время, чтобы подумать, с какой целью был сделан этот подарок, и отказаться принять честь, присланную ему издалека. Требовалось, чтобы добрая воля, проявлением которой был подарок, была изложена словами; получатель мог верить этим словам, поскольку они прилагались к дару или входили в его состав и передавались вместе с ним из рук в руки. «Возьми этот меч – с ним я отдаю тебе свою дружбу» или «Видишь этот меч, благодаря ему в твою семью не войдет неудача». Все это реальные слова; меч дарили с дружескими чувствами или с ненавистью, точно так же, как имя и отцовское пророчество закреплялось в имени, даруемом ребенку.

В случае штрафов за убийство в нас со всей силой должны проявиться старые чувства, которые частично кристаллизовались в легальные формы. В одном случае человек, у которого убили родственника, с презрением вытрясает из убийцы золото, словно оно грязное, в другом – с радостью приветствует восстановление своих прав или повторяет слова Гуннара, сказанные им Ньялю, когда тот пришел, чтобы выплатить ему виру: «Ни один человек не отвергает предложенной ему чести». Обе стороны этого вопроса были снова отточены Этил ем; именно он произнес презрительные слова об эпохе, которая привыкла посылать своих родичей за золотом. Одного человека, который принял виру, он назвал «человеком, сбивающим с ног своих родственников», как будто, делая это, человек, который должен был отомстить за убийство, лишает погибшего последней надежды на возрождение. А этот же Эгиль, сидя в зале Этельстана, в битве с которым был убит его брат, благодарит короля за подарки висой:

Нет смысла искать объяснения столь противоречивого поведения Эгиля в изменчивости его настроения; его слова в обоих случаях основываются на одном и том же этическом значении виры. Вира – это не плата, ставящая перед собой цель притупить чувство попранной чести у пострадавшей стороны, а, наоборот, добавить честь к чести. И это заставляет человека внимательно разглядывать, какого сорта кольца он приносит в семью.