Задолго до того, как германцы вышли на историческую сцену, они в определенной мере превратили бартер и союз в покупку. Само слово «сделка» – в древнескандинавском языке kaup, в англосаксонском – сеар, было производным от латинского саиро. Это говорило об определенном опыте в торговых делах и одновременно сохранило для потомков временную победу старого мышления. В тот промежуток времени, когда, в самом начале нашей эры, это слово попало в Северную Европу, и временем, когда в ней были составлены своды законов, цена вещей стала зависеть от их ценности в глазах владельца; золотое кольцо стало верховодить в шкале стоимости, и его стали делить на одну, две, три и более мелкие части; богатства превратились в капитал, дававший проценты, а земля стала чем-то вроде сдачи, которая могла переходить из рук в руки. Из людей, живших дарами земли и скота и улаживавших счеты между собой, расплачиваясь плащами и скотом, германские племена превратились в торговые народы, занятые сельским хозяйством и разведением скота, которые расплачивались ярдами ткани или головами скота. Эти фундаментальные изменения в экономике неизбежно привели и к переменам во всех институтах их жизни – и ярче всего это демонстрируют брачные обычаи, где выплата денег невесте обеспечивала финансовое благополучие жены и даже гарантировала ей приличную пенсию в случае смерти мужа. Такое преобразование германского мира привело к неизбежной эмансипации вещей, поскольку они, рано или поздно, должны были порвать свои связи с кланом и общиной и научиться странствовать из одной земли в другую. Люди же начали осваивать премудрости торгового дела, в котором накапливают товары только для того, чтобы потом продать их с максимальной выгодой для себя.

Но старое чувство собственности, которое несколько нивелировалось при использовании монет, само не желая того, заняло оборонительное положение, столкнувшись с вещью лицом к лицу. Германский ум никак не мог привыкнуть рассматривать вещи как объекты; они по-прежнему оставались для него индивидуальностями, которые можно было легко узнать. Мир, в котором родились законы и обычаи этих людей, был таким, что ценные вещи в нем обладали личными именами и характером; это был мир, в котором седой боец, увидев на давнем враге «родовое оружие», побуждал к мести наследника погибшего товарища: «Узнаешь ли ты, друг, / меч прославленный, / твоего отца / драгоценный клинок, / послуживший ему / в том сражении, / где он пал, / шлемоносец-воитель, / в сече с данами, / где, разбив нашу рать, – / без отмщенья погибшую, – / беспощадные Скильдинги / одержали верх? / А теперь в этом зале / сын убийцы сидит, / той добычей кичащийся, / окровавленным лезвием, / тем наследьем, / что по праву / тебе причитается!» («Беовульф»).