Ломбардская девушка становилась невестой после старомодного обряда помолвки, но ее главный интерес находился в документе, в котором муж закреплял за ней четвертую часть своего состояния. Результат закреплялся с помощью временного компромисса, как и в тех случаях, когда сделки, связанные с вещами, предполагали обязательство продавца защищать право покупателя перед лицом своих собственных родственников, а также других возможных противников. Таким образом, продавец не только гарантировал раз и навсегда законную передачу права на владение, но и объявлял о своем желании принимать ответственность за них столько раз, сколько в этом возникнет нужда.

Но то там, то здесь половина или более половины подавлялось этим процветающим законодательством, и мы находим отдельные примеры возрождения доисторических представлений о торговле. В «Грагасе» имеется такая статья: «Даритель не может вернуть себе то, что он подарил, но если он сделал подарок в надежде вернуть его или если получатель пообещал оплатить его стоимость, то даритель может требовать, чтобы ему выдали то, что было обещано»; а в «Эстгёталаге», законе восточных гётов, говорилось, что собственность можно отстоять таким образом: он дал, и я вознаградил. В этих сводах приведены на самом деле торговые законы германцев. Они возвращают нас к идее обмена подарками, как к реальной процедуре, когда вещи переходят из рук в руки; предмет, который находится в руке человека, предлагает «обменять себя» на часть собственности, которая принадлежит соседу. Подарок, который шведский жених несет в руке в знак того, что он желает жениться на девушке из того или иного дома, не случайно назывался тильгьёф (tilgaef) – то есть подарок (гьёф), сделанный для того, чтобы получить желаемое (тиль). Человек, искавший дружбы, приносил свой подарок, чтобы получить в ответ определенную вещь, и даритель, который предсказывал ему, что эта вещь принесет ему удачу, могли бы рассказать нам очень много о германской продаже и покупке, и о том, что Гьяфа-Рева (Лиса-Подарка) можно считать самым талантливым образцом германского торговца.

Таким образом, все различия между стремлением отдавать и эгоистичным желанием владеть, между предложением дружбы и спорами по поводу сделки, между благородным стремлением уступать и неблагородными требованиями заплатить стираются. Германская культура не знала ничего лучше приобретения собственности в качестве предложения дружбы, и ни благодарность, ни алчность от этого не уменьшались. Для тевтона любовь и прибыль были столь же неразлучны, как душа и тело. Поэтому, когда Гуннар в «Эдде» говорит: «Брюнхильд мне всего дороже, и славнейшая она среди женщин, и лучше мне жизни лишиться, чем потерять ее любовь (в первоисточнике «богатства»)», то в его словах слышатся и истинный пафос, и глубина, и лучше выразить свою страсть он не мог.