Крутой обрыв над рекой Пьяной.

Внизу воды не видно. Сплошная каша из человеческих и лошадиных голов. Лошадь Хизра сорвалась вниз, в омут. Кто–то под Хизром погрузился в воду. Рядом татарин, пробитый русской стрелой, вынырнул, окровавил воду, ушел на дно.

Добрая лошадь вынесла Хизра на ту сторону Пьяны.

Старик оглянулся. В реке гибла орда Булат–Темира. Сверху, с обрывов, теряя доспехи и оружие, ломая ноги лошадей и собственные шеи, в Пьяну катились татары. Над их темной массой, сверкая светлой броней, [182] на краю обрыва показались русские.

Гуще полетели стрелы. Русские били тех, кто успел выбраться на тот берег. Раненые срывались обратно в Пьяну, тонули.

Хизр уже поднялся на берег, одолев кручу, но тут лошадь под ним осела, запрокинула голову. Около левого колена Хизра из бока лошади торчала стрела.

Хизр мешком повалился на землю и, не поднимаясь, на брюхе пополз в кусты.

Сзади пели стрелы и выла гибнущая в Пьяне орда. [183]

20. В МАМАЕВОЙ ОРДЕ

20. В МАМАЕВОЙ ОРДЕ

Хизр, щурясь на дымную струйку потухающего костра, мерно покачиваясь, говорил:

— …Так, без чести в Пьяне–реке потопла орда Булат–Темира. Дмитрий–князь да Борис–князь по зажитьям [184] после того избили и полонили многих храбрых нукеров. Булат–Темир прибежал в Сарай–Берке с дружиной малой… — Хизр через прищуренные веки наблюдал за Мамаем.

Эмир во все время рассказа сидел на ковре около входа в свою юрту, как истукан древний. Зеленоватый лунный свет лился на неподвижное лицо эмира, и лишь красные отсветы догорающих углей поблескивали в его широко открытых глазах.

Хизр выждал мгновение и, так и не поняв мыслей Мамая, продолжал:

— Узнав, что Булат–Темир прибежал в Сарай–Берке, Азис–хан приказал его схватить и обезглавить.

Старик опять покосился на Мамая.

«Вот и пойми его. Окаменел», — подумал Хизр.

Но тут Мамай вдруг кивнул.

— Это Азис–хан хорошо сделал.

Хизр никак не ожидал, что Мамай начнет хвалить своего врага. Промолчал. Кто его поймет? Может быть, эмир просто его испытывает.