Несомненно, концентрационные лагеря применялись для выполнения специализированных военных задач, однако историки часто склонны преувеличивать роль, отводимую лагерям стратегическим расчетом. Принудительное интернирование африканеров аргументировалось отработанными еще в Индии культурными клише, рисующими подозреваемых как «класс, представляющий опасность»: грязную, выродившуюся расу «дикарей, чей белый налет едва прикрывает их грубость»[510], заявлял генерал Китченер[511]. Понимая под гигиеной и в целом чистотой синоним цивилизации, британцы раз за разом описывали буров как «полуцивилизованную, немытую, праздно-ленивую массу», окончательно растерявшую «инстинкты своих европейских предков», которые бы «сгорели со стыда, подобно любому цивилизованному европейцу», взгляни они сейчас на то, что сталось с их потомками[512]. Таким образом, хотя военный контекст сформировал стратегические предпосылки принудительной массовой изоляции, аргументация таковой осталась в русле привычных оппозиций чистоты и нечистоты и тому подобных тезисов, сопровождавших и прежних лагерных арестантов.

В довесок к достижению военных целей, при помощи концентрационных лагерей британцы стремились реализовать и прежние стремления к перевоспитанию неблагонадежных социальных элементов. Так что неудивительно, что во главе подавляющего большинства южноафриканских концлагерей стояли не погрязшие в насилии генералы, но гражданские чиновники, плоть от плоти устоявшейся традиции лагерной концентрации подозрительных элементов колониального общества. Да и само колониальное начальство с готовностью проводило параллель между военными концентрационными лагерями и предшествующими попытками интернирования, призывая на помощь в организации и управлении будущей южноафриканской лагерной системой подполковника Томсона и прочих «лагерных экспертов», набивших руку в Индии и гордившихся «аналогичным успешным опытом с чумными и голодными лагерями»[513]. Колониальной администрацией даже был созван специальный комитет, призванный инспектировать лагеря на предмет здравоохранения, санитарии и проведения разъяснительно-воспитательной работы с задержанным контингентом; словом, все было исполнено в лучших традициях всевозможных высоконачальственных «защитников обездоленных» в работных домах и трущобах метрополии[514]. Итак, привычные процедуры по надзору и контролю над социально и расово подозрительными и дегенеративными элементами сообщили известный вектор развития будущей системе южноафриканских концентрационных лагерей. Таким образом, соглашаясь с Ханной Арендт, считающей концентрацию бурского населения предтечей печально известных лагерных систем XX века, одновременно с тем следует заметить, что сами лагеря в Южной Африке являлись продуктом имперского сознания века девятнадцатого, наделенным характерным букетом бесчеловечной риторики и пафоса гуманистической заботы. Провозгласив наступление нового века политического насилия и тотальных войн, британские лагеря все же остались укоренены в традициях индийского прошлого.