После краха СССР диалог между центром и периферией о состоянии российских тюрем претерпел резкие и значительные изменения. Общественность теперь хорошо проинформирована об условиях содержания в пенитенциарных институтах, поскольку проблема преступления и наказания обсуждается и в печати, и на радио и телевидении, и в Интернете. Такая ситуация сохраняется, хотя государство попыталось прервать обсуждение этой темы, объявив ведущие организации гражданского общества, защищающие права заключенных, иностранными агентами. Бывшие заключенные и их родственники часто выступают на телевидении с рассуждениями о системе уголовного судопроизводства, сериалы на тюремные сюжеты чрезвычайно популярны у зрителей, книги и статьи, посвященные реальным преступлениям, издаются большими тиражами. В популярных произведениях тюрьмы часто изображаются либо как места репрессивные, варварские и не соответствующие требованиям времени, либо, с другой стороны, как обители веселья. Расхожие представления о том, будто бы заключенным живется лучше, чем находящимся на свободе, и «вор должен сидеть в тюрьме», сосуществуют с видеороликами на YouTube, где охранники избивают заключенных, сообщениями о гибели людей в местах заключения, а также со свидетельствами бывших заключенных, такими как недавние мемуары О. А. Навального [Навальный 2018].

Мало кто из современных специалистов в области пенитенциарной социологии поспорил бы с тем, что наказание – коммуникативный процесс, который участникам необходимо декодировать в соответствии с ситуацией, однако они у них могут возникнуть сомнения, стоит ли при этом сбрасывать со счетов роль условных экономических и политических факторов или влияние новых технологий в области надзора на развитие пенитенциарной политики и практики. Легко согласиться с Гарлендом в том, что система взглядов, из которой следует исходить при анализе современных видов наказаний, должна в равной мере воспринимать как культуру, так и власть, как mythos, так и techne, как смысл, так и механизм; она должна допускать, чтобы культурные смыслы формировались на локальном уровне, как и трансцендентные культурные императивы [Garland 2009]. Такой многоаспектный подход особенно важен для России, где институты уголовного судопроизводства призваны осуществлять функции и достигать целей, лежащих за пределами пенитенциарной реальности. В самом деле, историки часто подчеркивали непенитенциарные функции российской системы наказаний, так что пенитенциарные (понимаемые в XX веке трояко: как возмездие, поражение в правах и реабилитация) часто отодвигались на дальний план. Однако с начала XXI века историческая наука проделала большой путь к восстановлению этого равновесия путем исследования повседневных практик лишения свободы и рассмотрения странных противоречий ГУЛАГа[650].