Зинаида заметно поморщилась в ответ. Ее давно уже стали раздражать разговоры о Боге. Она не раз давала тычка Хавронье, когда та начинала жаловаться, что давно не исповедовалась, и намекала, что неплохо было бы сходить хоть в кирху, коль они теперь лютеранки. Когда же Зинаида открыла служанке, что у лютеран нет тайны исповеди, а есть публичное покаяние, Хавронья заревела белугой и начала биться головой об пол, проклиная тот день, когда «осквернилась». Лишь сейчас она осознала значение совершенного ею поступка.

Лавочница, ценившая в своей служанке именно тупую покорность, была недовольна тем, что та начала думать. Она решила отправить девку обратно в староверческую деревню, из которой Евсевий некогда привез ее в Петербург. Но стоило Зинаиде заикнуться об этом, со служанкой случился новый припадок. «Кто ж меня обратно примет, лютеранку поганую-распоганую?!» — «Да ты не говори никому — никто и не узнает!» — убеждала ее лавочница. Но и она понимала, что долго утаивать свой грех от отца с матерью, от деревенского священника, от всей общины простодушная Хавронья не сможет. А если односельчане об этом узнают, забьют ее дрекольем до смерти.

— Что же мы тут бездельничаем! — спохватилась вдруг задумавшаяся Зинаида. — Ты ведь голодная? Так я и знала, эта дура не догадалась дать тебе даже чаю! Пойду поищу что-нибудь на кухне, да, кстати, сделаю тебе отвар из листьев крапивы.

— Из крапивы? — удивилась Елена.

— А ты разве не слышала, что роженицам всегда его дают? — подняла брови лавочница. — Для прихода молока ничего лучше не придумаешь!

Молоко у Елены, по ее разумению, пришло и так. Дочка сосала жадно и, судя по блаженному выражению ее личика, оставалась довольна. Но роженица не решилась отказаться от любезной помощи Зинаиды. Когда Елена полчаса спустя поднесла к губам кружку с дымящимся отваром, ей вдруг вспомнился злополучный день — второе сентября. Она тогда сама приготовила отвар для матери и няньки Василисы. Обе крепко уснули, и это стоило им жизни. Прошел всего лишь год и месяц, а казалось, вечность… «Вы, маменька, нынче бабушка», — грустно прошептала Елена и вдохнула пар, поднимавшийся над краями кружки. Отвар пах резко, горько, и когда она сделала глоток, то убедилась, что он и на вкус неприятен.

— Пей, нечего морщиться! — бросила Зинаида, поправлявшая ей подушку. — Это ведь лекарство, его не пробуют по глоточку. Пей залпом!

Выпив все до капли, графиня почувствовала, что ее тело и голова налились сонной тяжестью. Комната медленно закружилась, теряя четкие очертания. Молодая женщина откинулась на подушки и забылась крепким сном…