В нервозной атмосфере отсека явно чувствовалось приближение грозы. В угрюмом молчании под прицелом двух десятков заинтересованных глаз я направился в тот угол, где в окружении прихлебателей возлежал на самой блатной койке Камаз. Демонстративно не замечая меня, он продолжал рассказывать о своих подвигах. Я прервал его в самый ответственный момент, на излюбленнейшей фразе:

— И тут я ему бац в рыло!!!

Не громко, но по возможности решительно и твёрдо я объявил, что с сегодняшнего дня жить буду в седьмом отсеке, что спать буду на его, Самокатова, койке, что сейчас уйду, но через пять минут вернусь, и койка должна быть свободной от него и прочей дряни.

Такая постановка вопроса, казалось, Самокатова не сильно смутила. Он криво ухмыльнулся и, нагло глядя мне в глаза, принялся объяснять, что свободных мест нет и не предвидится, что у офицеров во втором отсеке есть своя четырёхместная каюта и даже целая кают-компания, где, по его глубокому убеждению, они и должны спать. Дальше слушать я не стал, оборвал на полуслове пространные рассуждения и сказал, что не его собачье дело указывать офицерам, где им спать и что делать. А если он в чем-то сомневается, то я сегодня же рассею все его сомнения как по этому вопросу, так и по ряду других. В заключение я добавил:

— Да, ещё! Койка, на которой сейчас лежит Парнягин, остаётся за ним. Он её законно заслужил, пусть пользуется. И не дай Бог какая-нибудь сволочь его оттуда сгонит!

Ровно через пять минут я вошёл в отсек с новым комплектом разового белья. Первый, как мы понимаем, остался в качестве боевого трофея бедняге Парнягину. Как и предполагалось, никто не поспешил к моему приходу подсуетиться. Все койки вновь оказались занятыми, и уже был погашен свет. На месте Самокатова сладко посапывал, изображая безмятежный сон, другой карась — Паша Великов. Я нисколько этому не удивился, так как нечто подобное и ожидал увидеть. Самого Самокатова поблизости не наблюдалось. Одно радовало — Парнягина никто не тронул, он спал на отвоёванной койке, спал как белый человек, на чистом белье, раздевшись, даже носки снял, под подушку положил.

Синеватым пятном на носовой переборке бледнел фонарь ночного освещения. В мягком свете едва различался уходящий в глубину отсека узкий проход с тремя ярусами протянувшихся вдоль него коек. Со всех сторон слышались сонные вздохи, несвязное бормотание и прочие звуки, свидетельствующие о крепком и здоровом сне расположившихся на этих койках людей. Может быть, я и поверил бы в то, что все они действительно крепко спят, если б пять минут назад собственными глазами не наблюдал царившее здесь всеобщее оживление. Тщательно срежиссированный спектакль достиг кульминации и требовал логического завершения. Мне по отведённой роли оставалось только развести руками и на цыпочках, никого не тревожа, убраться восвояси. Что ж, можно сделать и так. Никто не осудит. Даже наоборот. Все останутся очень даже довольными. Все ли? Ну разумеется! Кроме разве что меня и десятка зашуганных карасей, которые в случае моего позорного отступления останутся в полной власти распоясавшихся балбесов.