– Не всех еще перебила? – спросила Клавдия.

– Там еще с дюжину цыпляток… Надо бы в тепло, не то передохнут… – деловито отозвалась Надежда. – И петуха еще оставила. Ради яичек. А вы-то зачем здесь? Ступайте до хаты. Мне надо дело завершить.

Она приподняла левую руку, сжимавшую ярко-желтые лапки курицы. Та висела вниз головой, раскинув на стороны пестрые крылья, вертя из стороны в сторону хохлатой головой, изредка помаргивая пустыми глазами.

– Я их ощипала и положила на ледник. Двух сварила. Только ты бульон кипятком разбавляй. Сразу крепкий не давай, – Надежда говорила отрывисто, глядя куда-то в сторону, словно пытаясь что-то разглядеть в темных углах курятника. Вот она положила курицу на чурбан, вот занесла топор. Курица застыла, даже глазами перестала моргать. Гаша прикрыла глаза. Короткий удар, тихий стук, и куриная хохлатая головка падает на окровавленный булыжник.

– Ишь ты! – засмеялась Надежда. – А Серафим мой никогда не смотрит, как я кур забиваю. Жалостливый. А ты молодец! Смелая! И племяшка твоя вся в тебя.

– Она хочет покормить твоих солдат. Эх, слыша этот вой, как не тронуться умом? – мрачно проговорила Клавдия и, громко хлюпая по грязи огромными сапогами, отправилась в хату.

– Да, – подтвердила Надежда. – Хоть кого-то спасем.

– А сами? – Гаша топталась на пороге.

От запаха крови и жженого пера у нее кружилась голова, подташнивало. В животе муторно возилось нехорошее беспокойство, щедро приправленное внезапным страхом.

– Что-то мне нехорошо! – призналась Гаша. Она смотрела на хозяйку и словно не узнавала ее. Много месяцев она каждое утро, еще до света покидала ее дом и возвращалась в него уже под покровом ночной темноты. Она видела Надежду много раз. Гаше казалась, что она знала наизусть и все ее неизменно черные платки, и невзрачные, больше похожие на монашеские одеяния платья. Гаша изучила ее лицо. Правильные, незапоминающиеся черты, бледная кожа, ослепительно-чистый, гладкий лоб, сеточка почти незаметных морщинок вокруг глаз, узкие, сложенные улыбчивой лодочкой губы, отстраненный, ускользающий взгляд. Запомнила Гаша и надеждины руки с большими, широкими кистями и длинными узловатыми пальцами. Сильные, словно мужские, они проворно и сноровисто выполняли любую работу. Они никогда не знали покоя. И вот теперь, перепачканные кровью, они сжимали тело мертвой курицы. А сама она словно стала какой-то другой. Словно снизошла наземь с горних высот, где спасалась до сей поры.

– Еще бы! – усмехнулась Надежда. – Второй год кровище да гноище, иного, чай, не видала. Без перерыва, без продыху…