Увы, ему не повезло. А может, не повезло мне, поскольку в тот момент Жан все равно уже был мертв. Машина Моиза сломалась, едва он отъехал от церкви, и ремонт ее занял еще сутки. А в общем итоге получилось, что каким-то невероятным чудом, я прожил, а точнее просуществовал раненным, без еды и практически без питья, почти три дня, которые, к счастью, вылетели из моей памяти. За это время я вырыл могилу своему другу и похоронил его, быть может, и не совсем по-христиански, но, по крайней мере, по-человечески. Наш проводник нашел меня, лежавшим без сознания на могиле друга.

Пока Моиз и его спутник говорили, передо мной всплывало качающееся чернильное, голубое, серое небо, а может, то качались ветви деревьев, склонившееся ко мне знакомое черное лицо, ах, да, это же лицо Моиза, пожелтевший от табачного дыма потолок машины, мелькание рук, череда лиц и ощущение, что я лечу по воздуху. И следом за всем этим пустота…

В полуразрушенном помещении Моиз обнаружил два уже изрядно разложившихся от жары трупа. При виде столь чудовищной картины, наш конголезский друг от неожиданности и страха чуть не лишился рассудка. Там ведь уже было не разобрать, кем были эти амбалы при жизни. А смрад стоял такой, что разносился на несколько метров вокруг развалюхи. Как я понял, спасла меня все та же жажда наживы. Поначалу Моиз посчитал, что я мертв, поскольку лежал неподвижно, весь в земле и крови, но решил удостовериться в этом, перевернул меня и попробовал нащупать пульс. Я застонал и, как он понял, я был всего лишь без сознания. А, значит, пока я был жив, оставалась и надежда получить деньги. За путешествие, за спасение. Мертвый я был бы бесполезен. Моиз извлек из своего багажника припасенную нами канистру с водой, как смог, ополоснул меня и даже переодел в чистую рубаху, со штанами только церемониться не стал, слишком это было хлопотно. Как он объяснил, если бы его остановил хоть один пикет и нашел бы меня в его машине в столь плачевном виде, то есть грязным и окровавленным, его могли бы обвинить в чем угодно. А так он объяснял всем, что был моим проводником, но я не выдержал африканского климата, к тому де еще и отравился, подхватил какую-то заразу, и он везет меня в посольство. При упоминании о заразе, кордоны расступались молниеносно, и он без проблем доставил меня в Киншасу. Он уверял, что временами я приходил в себя, что-то говорил по-русски, стонал и всхлипывал. Он поил меня водой и вез дальше.

Прибыв в столицу, он отправился прямиком к Лорану, а тот проводил его к уже знакомой нам однорукой знахарке. Она-то и выходила меня. Узнав, что на дворе сентябрь, я чуть не лишился сознания вновь. Выходит, я провалялся в бреду целый месяц. И к тому же ничего не помнил! Из рассказа «африканского китайца» я узнал, что на момент прибытия к Аджали, так звали мою спасительницу, я был на грани смерти. Она не сразу согласилась выхаживать меня, но после долгих уговоров все же позволила им устроить меня на циновку в углу. Меня она отпаивала какими-то зельями и снадобьями, обрабатывала рану, да и все тело, мазями и растирками собственного приготовления. Зелья помогали держать меня в забытье и не позволяли прийти в себя, покой тоже оказывается не плохое лечебное средство. Ну, а что касается раны, то и сама по себе она была страшной, и нагноение проникло довольно глубоко, и тут уж не обошлось без «колдовства». Знахарка знала много секретов. Именно ее стараниями я и остался жив.