Я увернулся и ответил ударом на удар, Пятак подставил свою корягу. Бум.

При каждом ударе от наших дубин отрывались куски, они разлетались в стороны, рассыпались в коричневую труху, мы что-то кричали, ругались и скрипели зубами, это было весело.

Закончилось все просто – дубина у Пятахина сломалась, а моя опустилась ровнехонько ему на голову и переломилась с влажным хрустом. На Пятака просыпалась крупная белая манка, а потом сразу муравьи, рыжие и злые. Они побежали по голове, по плечам, за шиворот. Пятак смотрел на них растерянно, только и сказал:

– Вот твари, уже за спину кусают… Жаль, что телефон сел, это, наверное, красиво…

Он кинулся к ближайшему дереву и принялся с ним обниматься, давить муравьев под одеждой. И, конечно, они от этого рассвирепели и стали кусать сильнее, Пятак заругался. Такие муравьи больно кусаются, у них челюсти как у собак.

– Не двигайся! – велел я. – Не шевелись!

– Почему это?

– Они сейчас успокоятся и с тебя убегут. Что им на тебе делать?

– Ну да, наверное…

Пятак опустился в папоротник, одна голова на поверхности осталась.

– Странно все это, – сказал он. – Свернули с дороги всего ничего, а уже как будто в другой мир попали. Бабушки по вечерам поют, страусы бегают… Просто фэнтези какое-то, а?

Похоже, подумал про себя я.

– Если бы ты жил в Москве, на тебя это еще большее впечатление бы произвело, – сказал я. – А уж если бы ты жил в Германии… Как муравьи?

– Кажется, отпускают, – ответил он. – Хотя нет…

Пятак замолчал. Сидел, смотрел перед собой, не мигал, как остекленел. И я стоял рядом, дурак дураком.

– Ладно, пусть жрут, потерплю, – сказал Пятак через минуту и вылез из папоротника. – Надо и страдать иногда. Пойдем, что ли…

Мы стали выбираться из папоротника и почти сразу выкатились на поляну, небольшую, пятак без леса, метров десять.

– Ох ты… – выдохнул Пятак.

Раньше я думал, что про ковер из ягод – это так, присловка, не больше, а оказалось, что правда. Ягод было столько, что зелени за ними почти совсем не проглядывалось, фиолетовое поле, черника. Тогда, на страусиной полянке, была земляника, а тут черника. Богатые места, всего тут, кажется, много.

– Надо лешему сахару оставить, – сказал я.