Она ко мне прильнула, вытянулась, положила голову мне на плечо.

– Ты же знаешь.

– Но услышать-то – хочется! Сильно понравилась?

– Да.

– Ну вот, – она вздохнула. – Ты выпил, и Клавку ещё получил, теперь тебе хорошо. Я знаю. За это мне всё простится.

Всё хорошо было, только вот плечо у меня дрожало. Намахался я с этими шотландцами треклятыми, чёрт бы их драл.

– Болит всё? Какая ж я дура, с этой стороны легла. Надо бы с той. Нехорошо я устроилась?

– Ничего, так лучше… Клавка, за что тебя прокляли?

– Кто?

– Родители. Ты говорила тогда.

– Ну вот… Зачем ты сейчас про это?

– Скажи.

Она помолчала.

– Да я такая шалава была, теперь вспомнить страшно… Ну, я уж помирилась с ними. Это ты потому спросил, что я сказала: «Мне всё простится»? Что ты ещё хочешь про меня спросить?

– Про себя хочу. Когда же я тебе понравился?

Она ответила удивлённо:

– Сразу! Ты разве не понял, что сразу? Как я только тебя увидела. Ты там сидел в углу с бичами, с каким-то ещё торгашом, а я к тебе через всю залу шла и на тебя только и смотрела. Ты хороший сидел в курточке! Щедрый, и всё тебе нипочём, лицо такое светлое!

– Неправда, я злой был как чёрт.

– Ну, ведь с пропащими сидел. Их же никто за людей не считает, Вовчика этого с Аскольдом. Всё только и бегают они ко мне: то – «Клавка, покорми в долг», то – «Клавка, похмели, завтра в море идём, с аванса разочтёмся». Про меня уже чего только не думают, а я их просто жалею. С ними-то будешь злой!.. А плохо, что ты меня не заметил. Я перед тобой и со скатёрки чистой смела, и уж так, и так… А сказал бы ты мне тогда: «Поедем со мной, Клавка», – тут же бы поехала, куда хочешь. Скинула б только передник.

Она смотрела на иллюминатор, улыбалась, глаза у неё блестели влажно. Я спросил: