Египтянка была восхитительно прекрасна. В его мыслях она всегда являлась ему такой, какой он впервые увидел ее у Кастальского ключа; голос ее звучал в его воспоминаниях еще сладостнее оттого, что был преисполнен благодарности к нему. И в такие мгновения в душе его вскипала вся «Песнь Песней» Соломона. Обуреваемый такими чувствами, он мечтал познать, соответствовала ли эта девушка рожденному ей образу. Вряд ли это можно было назвать любовью, скорее, смесью обожания и любопытства, которые являются предвестниками любви.

Пристань на озере представляла собой весьма примитивное сооружение из короткой лестницы и небольших мостков с несколькими светильниками; но все же у первых ступенек лестницы он остановился, захваченный открывшейся его взору картиной.

На недвижной глади озера у помоста стояла легкая, как пушинка, лодочка. Эфиоп – тот самый погонщик верблюда, которого Бен-Гур уже видел у Кастальского ключа, – сидел на месте гребца; чернота его кожи подчеркивалась рубахой из белоснежной материи. Корма лодки была уложена подушками и забрана тканью, блиставшей тирским пурпуром. Рулевое весло держала в руках сама египтянка, закутанная в индийскую шаль и одежды тончайшего шелка. Руки ее были обнажены до плеч. Хотя теперь было видно, что они не безупречны по форме, от них все же было невозможно оторвать глаз – столь привлекательны они были; кисти рук и каждый палец в отдельности казались произведением искусства. Плечи и шея были защищены от вечерней прохлады большим шарфом, не скрывающим, однако, изящных очертаний.

Но, взглянув на нее, Бен-Гур не стал задумываться о деталях. Египтянка целиком и полностью захватила его сознание, и в нем не осталось места для холодного анализа. Как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими[83]. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот зима уже прошла, дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей[84] – такими словами можно было бы передать впечатление, произведенное ею на Бен-Гура.

– Иди сюда, – сказала она, заметив, что он остановился. – Иди же, а то я подумаю, что ты плохой моряк.

Румянец на его щеках стал гуще. Неужели она что-то знает о его морском прошлом? Справившись с собой, он сошел на помост.

– Я было испугался, – сказал он, занимая свободное место рядом с ней.

– Чего же?

– Что потоплю лодку, – улыбаясь, ответил он.

– Подожди до того, как мы выйдем на глубину, – произнесла она, кивнув головой эфиопу, который тут же опустил весла в воду, и лодка отошла от помоста.