Преданные души, привязавшись к другим, без слов понимают тех, к кому они испытывают сострадание; и сострадание это порой позволяет им самим почувствовать то, что испытывают их близкие. Так и бедная Амра, стоя в стороне и закрыв руками лицо, знала про все те изменения, которые происходили с прокаженными, не обменявшись с ними ни словом, – знала и полностью разделяла все их чувства. Ее выражение лица, ее слова, ее поведение – все выдавало охватившие ее чувства; и, быстро ощутив все это, Бен-Гур тут же связал это с женщинами, мимо которых он только что прошел. Повернувшись лицом к ним, он застыл на месте, словно его ноги пустили корни в каменистую почву Галилеи.

Женщина, которую он видел стоявшей перед Назаретянином, замерла, молитвенно сжав руки перед грудью и возведя к небесам глаза, из которых потоком лились слезы. Неужели его собственные глаза подводят его? Ни одна женщина не была столь похожа на его мать так, как эта незнакомка; она выглядела именно так, как выглядела его мать в тот злополучный день, когда римляне отрывали ее от него. Лишь одной чертой отличалась эта женщина от его матери – в волосах незнакомки пробивалась седина. Тем не менее сходство было несомненным, поскольку сила, сотворившая это чудо, возможно, приняла во внимание и природные изменения, обусловленные бегом лет. Но кто это рядом с женщиной? Кто же еще, если не Тирца? Чистая, прекрасная, идеальная, полностью расцветшая женской красотой; но во всем остальном она выглядела точно так же, как тогда, когда смотрела на него у парапета на крыше их дома в то утро происшествия с Гратом. Он давно уже считал их мертвыми и с годами смирился со своей тяжелой утратой; хотя он не переставал грустить о них, они все же просто исчезли из его планов и мечтаний. Едва веря своим чувствам, он положил руку на голову служанки и, дрожа всем телом, спросил ее:

– Амра, Амра, неужели это моя мама? И Тирца? Скажи мне, я не ошибаюсь?

– Заговори же с ними, о хозяин, поговори с ними! – сквозь слезы произнесла она.

Не дожидаясь ее новых слов, он, протянув вперед руки и плача от счастья, бросился к матери и сестре, крича:

– Мама! Мама! Тирца! Это же я!

Они услышали его слова и, всхлипнув, тоже бросились было к нему. Но внезапно мать остановилась, отшатнулась назад и произнесла старинное заклятие:

– Стой, Иуда, сын мой; не приближайся к нам. Нечисты, нечисты!

Слова эти не были обычаем, вошедшим в ее плоть и кровь за долгие годы ужасной болезни; они были рождены страхом за сына, и страх этот был еще одним проявлением святой материнской любви. Хотя они сами и были исцелены, но в складках их одежды могла таиться зараза, готовая наброситься на нового человека. Но у него ничего подобного и в мыслях не было. Перед ним стояли его самые близкие люди; он произнес их имена, и они ответили ему. Кто и что могло бы помешать ему воссоединиться сейчас с ними? И через секунду все трое, столь долго разделенные, уже сжимали друг друга в объятиях, обливаясь слезами.