Когда первый восторг от обретения прошел, мать сказала:
– В нашем счастье, дети мои, не следует нам быть неблагодарными. Начнем же нашу новую жизнь с признательности Тому, Кому мы все столь много обязаны.
Они опустились на колени, к ним присоединилась и Амра; так что молитва в устах старшей из женщин прозвучала подобно псалму.
Тирца повторяла слова молитвы вслед за матерью; то же делал и Бен-Гур, хотя и не со столь же незамутненным сознанием и не задающейся никакими сомнениями верой. Поэтому, когда они, окончив молитву, поднялись с колен, он спросил:
– В Назарете, мама, где этот человек родился, его называют сыном плотника. Кто же он такой?
Взор женщины, исполненный нежности, остановился на ее сыне, и она ответила так же, как и самому Назаретянину:
– Это Мессия.
– И откуда же исходит его сила?
– Мы можем судить по тому, что эта сила сделала с нами. Скажи мне, применял ли он ее когда-нибудь дурно?
– Нет.
– Вот тебе и ответ. Он получил свою силу от Господа.
Не так-то просто в одночасье избавиться от надежд, взлелеянных годами и ставшими частью всего существа. Хотя Бен-Гур и понимал рассудком, что они не более чем мирская тщета, амбиции его продолжали еще свою собственную жизнь в его душе. Он пока еще упорствовал в своих заблуждениях, как упорствуют в них до сих пор люди, меряющие Христа по себе. Сколь плодотворнее бы было им мерить себя по Христу!
И естественно, мать была первым человеком, подумавшим о чисто житейских вещах.
– Что мы будем делать теперь, сын мой? Куда направимся?
Тогда Бен-Гур, вернувшись к повседневным заботам, увидел, что малейший намек на недуг исчез с обновленных членов его семьи; что каждый из них снова стал точно таким же, каким он был до болезни; что плоть их снова сияет чистотой, словно кожа младенца – как и у Наамана[149], вышедшего из воды, – и он, сняв с себя накидку, набросил ее на плечи Тирцы.
– Возьми ее, – улыбаясь, произнес он, – до сих пор прохожие избегали глядеть на тебя по одной причине, теперь же без этой накидки они не смогут не смотреть на тебя.
Когда он снял накидку, обнаружилось, что к поясу его привешен меч.
– Разве сейчас идет война? – удивленно спросила мать.
– Нет.
– Тогда почему же ты вооружен?