– Его враг?

– Мессала. Еще скажи своему мужу, что за страдания, доставленные мной ему, я была наказана так, что даже ему стало бы меня жаль.

На глаза Есфири навернулись слезы, и она хотела что-то сказать.

– Нет, – опередила ее Айрас, – я не хочу, чтобы меня жалели или оплакивали. Наконец, скажи ему: я поняла, что быть римлянином – значит быть жестоким.

С этими словами она направилась к выходу. Есфирь последовала за ней.

– Останься и дождись моего мужа. Он не испытывает недобрых чувств к тебе. Тогда, в Иерусалиме, он повсюду искал тебя. Он станет тебе другом. Ведь мы же христиане.

Но египтянка была непреклонна.

– Нет, я сама выбрала свою долю. Скоро все будет кончено.

– Но, – неуверенно произнесла Есфирь, – не можем ли мы как-нибудь помочь тебе, сделать что-нибудь…

Выражение лица египтянки смягчилось; на ее губах появилось нечто похожее на улыбку. Она посмотрела на играющих на полу малышей.

– Есть кое-что, – сказала она.

Есфирь проследила за ее взглядом и, быстро все поняв, ответила:

– Конечно.

Айрас подошла к малышам, опустилась коленями на львиную шкуру и поцеловала каждого из малышей. Медленно поднявшись на ноги, она несколько секунд смотрела на них, а затем направилась к двери и вышла из комнаты, не произнеся ни слова прощания. Шаги ее были быстрыми, и, прежде чем Есфирь смогла сообразить, как ей поступить, египтянка уже покинула дом.

Узнав об ее визите, Бен-Гур понял, что его давнишние догадки справедливы – в день распятия Айрас покинула своего отца ради Мессалы. Тем не менее он снова послал на ее поиски, но впустую; ее никто больше не видел и ничего не слышал о ней. Голубой залив, под лучами солнца весело играющий волнами, надежно хранил свои мрачные тайны. Будь у него язык и желание, он мог бы поведать нам об Айрас.

Симонидис дожил до глубокой старости. На десятом году правления императора Нерона он отошел от дел, столь долго сосредоточенных в кабинете его склада в Антиохии. До последних дней он сохранил ясную голову, что весьма прибыльно сказывалось на его делах.

В один из дней этого упомянутого года он сидел в своем кресле на террасе склада. Рядом с ним стояли Бен-Гур, Есфирь и трое их детей. Речное течение медленно покачивало ошвартованное у берега последнее их судно; все остальные были проданы. За долгие годы, прошедшие со дня распятия, еще только одно событие омрачило закат его жизни – смерть матери Бен-Гура. Однако христианские верования смягчали постигшее его горе.

Судно, о котором мы упомянули, пришло всего лишь пару дней назад, принеся с собой известия о преследованиях христиан, начатых в Риме Нероном. Стоявшие на террасе как раз обсуждали эти новости, когда Маллух, по-прежнему служивший своему другу, вошел в комнату и протянул Бен-Гуру небольшой пакет.