От Катона не укрылось, что Балта эти слова покоробили. Губы его сжались тонкой полоской. А его отец меж тем продолжал:

— И такова моя благодарность, что сегодня я подписал договор с посланником императора Клавдия. Отныне и навсегда Пальмире и всем ее владениям присваивается статус протектората Римской империи. — Правитель сделал паузу и в упор поглядел на своего единственного уцелевшего сына. При этом в глазах Вабата мелькнула жалость, но она сменилась печальной отрешенностью. — Я понимаю, и понимаю сполна, что кое-кому из моих подданных данный договор придется не по нраву. Но наш выбор — это выбор между союзничеством с Римом или подвластностью Парфии.

— Нет! — выпалил из зала Балт. — Тебе ли, отец, не знать, что означает статус протектората! — Он ткнул в сторону Вабата пальцем. — Как только тебя не станет, Пальмира сделается римской провинцией. Мы утратим свою независимость. Мы потеряем своего правителя и попадем под пяту Рима!

— Да, — отчетливо, во всеуслышание произнес Вабат. — Но это та цена, которую я должен заплатить, а ты — принять.

— Я не приму ее, — с жаром ответствовал Балт. — Долг правителя — оберегать свое царство, защищать его. Все, сколько-нибудь меньшее, — это предательство по отношению к народу Пальмиры.

— Ты говоришь о предательстве? — ледяным тоном изрек Вабат. — Ты — мне — осмеливаешься — говорить о предательстве? Ты, кто предал собственную плоть и кровь, заказав смерть брата своего, Амета?

— Я не делал этого, — покачал головой Балт. — У тебя нет тому доказательства.

— Да неужто? — Вабат, повернувшись, грозно крикнул куда-то повеление: — А ну, подать его сюда! Сюда, на общее обозрение.

Послышалось что-то вроде возни с поскуливанием, как будто волокли на цепи наказанного пса, и появились двое царских телохранителей, в самом деле волоча между собой какую-то грязную груду тряпья вперемешку с покрытой струпьями и запекшейся кровью плоти. Свою ношу они подтащили и бросили перед троном.

— Что это? — брезгливо отступил на шаг проконсул Лонгин. — Что это за… человек?

Правитель, не обращая внимания на римлянина, сосредоточил внимание на своем сыне.

— Балт, неужто не узнаешь ты преданнейшего из своих рабов?

Князь Балт не сводил сверкающих глаз со съежившегося на полу создания — до неузнаваемости избитого, в крови, нечистотах и парше, но тем не менее упорно цепляющегося за жизнь. Ребра его вздымались и опадали в прерывистом ритме. Медленно на лице у Балта проступил ледяной ужас. Он уловил, что к чему.

— Карпекс, — выговорил он. — Карпекс, что ты со мною сделал?