Многих перебрал я в уме, перед многими мысленно покаялся. И, как это часто бывает, когда перестараешься, почувствовал облегчение, будто уж и не я виноват перед своими начальниками и товарищами, а вроде они передо мной. Знавал такой хитрый выворот за собой. Но я сумел не расхныкаться от жалости к себе, как не раз бывало, стал всматриваться в тихие воды с таким вниманием, словно хотел разглядеть и то, что под водами.

Прошло много времени, не знаю уж сколько. Серебряное сияние на морской глади давно погасло, солнце зашло за гору, и зажглись редкие облака над потемневшим горизонтом. Тогда я заметил, что Игорь недоуменно косится на меня. Но не обернулся.

— Ты чего? — наконец не выдержал Игорь.

— Смотри себе. — Мне не хотелось разговаривать. Не только потому, что знал: старшина не бросает слов на ветер. Но еще и тошно мне было от своей собственной болтливости. Первый раз в жизни тошно. Так дома однажды, не слушая увещевания бабушки, ел да ел свое любимое сливовое варенье. И вдруг оно само собой опротивело мне. Объелся.

— Чего смотреть-то? — сказал Игорь. — Уж и не видно ничего.

Я позвонил дежурному, доложил, что возвращаемся, и мы, спустившись с вышки, пошли на заставу. Дорогой снова навалилась на меня обида. Ведь сколько хорошего сделал! Одна граната чего стоит! Растеряйся я хоть на миг, было бы ЧП на границе, какого во всем отряде не бывало. Конечно, понимал, что между гранатой и опозданием на пост нет никакой связи, но обида не проходила. И чтобы разом избавиться от нее, а заодно, может, от обещанного старшиной «собеседования», решил опередить события, сегодня же зайти к начальнику заставы, объясниться.

Сдав патроны и почистив оружие, я пошел в ленкомнату, где по телевизору показывали мои любимые мультфильмы. Но и мультфильмы не развлекли. Тогда я вышел во двор, забрался в пустующую в этот поздний и холодный час беседку у забора, откуда лучше всего было видно море. Но скоро продрог там без куртки и вернулся на заставу. Постоял в нерешительности у двери канцелярии и постучал.

— Разрешите обратиться по личному вопросу? — как полагается, доложил я начальнику заставы, сидевшему за столом, устланным белым разлинованным листом расписания занятий.

— Серьезный вопрос? — спросил он, подняв глаза от бумаги.

— Очень серьезный.

Начальник вздохнул, как-то грустно посмотрел на меня и отложил ручку.

— Садись, коли так.

Но едва я открыл рот для длинной и страстной тирады, как вошел дежурный, доложил, что у ворот какая-то женщина спрашивает начальника. И он встал и вышел. И вернулся только минут через десять. Сказал, печально улыбнувшись, что эта женщина из поселка, просит приструнить разбуянившегося мужа.