Одноглазый молча махнул рукой.

Вышли, как только развиднелось. По тайге, в кедрач, двигались неторопливо, в одну лыжню, изредка устраивая передышки. На одной из стоянок Катя тихо сказала Андрею:

— Блажить Григорий. Откуда им взяться-то, зимним орехам? Шишки до снега с кедров падають. А не ссыпятся случаем — птица поесть, зверь — тоже.

И все-таки Хабара оказался прав. Неподалеку от Шумака, на ровном месте, густо стояли кедры, одномерные и похожие друг на друга, будто рота солдат. Даже снизу различалось: на закованных стужей ветвях висят крупные коричневые шишки.

— М-да, — проворчала Катя. — Осеклась я, значить.

Она бросила взгляд на вершины пятнадцатисаженных деревьев, обернулась к Хабаре.

— Как шишковать-то будем?

Это был не праздный вопрос. Оказалось, что в прошлые дни Хабара пытался бить шишки колотом и еще — бойком.

Но шишки не падали, будто их прибили гвоздями. Тогда таежник вырезал из елки-сушины боек — длинную палку с развилкой на тонком конце и пытался с ее помощью обрушить шишки. Но и тут без успеха.

Лезть на деревья опасались, да и не было «кошек», которыми пользуются сибиряки в таких случаях. И Хабара решил: остается один путь — рубить кедры и обирать их на земле.

Хабара и Россохатский вооружились топорами. Стволы деревьев зло и упрямо сопротивлялись ударам. К полдню свалили всего четыре кедра.

Шишки отдирали с трудом, и они трещали, точно живые существа, которым ломают кости.

— Теперь вижу, пошто цел урожай — заметила Катя, пытаясь вышелушить одну из шишек. — Крепче и кузнец не скуеть. Такое, чай, мишке по зубам. Однако он спить зимой, дедушка-то.

В избе добычу просушили, ссыпали в мешок и, выколотив палками орешки, провеяли их.

Готовясь ко сну, Катя поманила Андрея, усадила на свои нары, положила ему в ладошки горсть орехов.

— Пошелуши, голубчик. Здоровью прибавка.

Россохатский, измаявшись за день, спросил вяло:

— О чем ты?

— Вот те на́! Ничё ты о кедре не знаешь, выходить.

— Чего тут знать? — пожал плечами сотник.