— Поди сполоснись, запаршивел весь.

Умывшись с мылом, Дикой вернулся в горницу и увидел, что на столе, с краю, стоят графин, тарелки с мясом и соленой капустой.

— Ешь, — сказала женщина. — Голодный мужчина — гадость. Не люблю.

Налила в стакан водки, подвинула Мефодию.

— Выпей.

Подождав, когда гость насытится, спросила:

— Чем занят?

Дикой усмехнулся.

— Скучаем помаленьку.

— Ну да. Сама видела.

Покачала головой.

— Значит, и впрямь, тебя расстреляли, хапугу!

Мефодий жалко пожал плечами.

— Ах, господи, кто не бит был!

Баба налила еще водки, махнула рукой.

— Это так — к слову. Дело к тебе. С японцем хочу свести. Он — ювелир, и ему без золота, как тебе без воровства. На Шумаке, река такая, болтают, богатимое золото есть. Найдешь — навек с нуждой разминешься. И тебе хорошо, и япоше. Что скажешь?

Спирт уже сильно согрел Мефодия, все вокруг стало светлее, проще, лучше, и пригрезилось: в образе этой бабенки наткнулась на него сама удача. Дикой даже попытался похлопать хозяйку по спине, но она оттолкнула оборванца, и Мефодий мрачно рассмеялся.

— Гляди, вековухой помрешь. Без мужского сословия.

— Не твоя боль. Ну, как решаешь?

— Тащи свово благодетеля! — согласился Мефодий. — Поглядим, что за птица!