— Хватит! — резко перебил его Катон. — Ты ничего не понял…

Он был не в силах говорить дальше. Сколько он может рассказать Макрону? Сможет ли открыть всю правду? Не всю, конечно же. По крайней мере, пока Крист с ними служит. Это было бы для Макрона слишком тяжелой ношей, такой, как для него самого.

— Что ты хочешь сказать? — недоуменно спросил Макрон. — Катон, приятель, что такое?

Что-то внутри Катона противилось идее разделить душевную боль с другом. И не только гордость. Дело в его звании и ответственности. Он командует когортой. Пять сотен воинов считают его своим главой. Он не имеет права раскрывать перед ними свои слабости. Лишь для того, чтобы снять груз со своей души. Даже Макрону, с которым он познакомился и подружился десять лет назад, когда Катон прибыл в крепость Второго Августова легиона худым и дрожащим пареньком, любившим книги и никогда в жизни не державшим в руке меч. Они быстро сдружились. Сначала Катон стал опционом, ниже Макрона в звании, потом его повысили до центуриона, а потом и дальше. Он прекрасно понимал, сколь многим он обязан своему самому близкому другу. Но никак не мог заставить себя признаться в слабости.

— Я не тоскую по Юлии. Больше не тоскую. С тех пор как я узнал, что она встречалась с другим мужчиной, пока я… пока мы воевали в Британии.

Макрон слегка приоткрыл рот и покачал головой.

— Я знал, что что-то случилось. Но это? Я не верю, парень. Юлия не могла.

— Могла, Макрон, — спокойно ответил Катон. — В этом нет сомнения. Я своими глазами видел доказательства. Она любила другого и сказала бы мне, если бы дожила до моего возвращения. Юлия предала меня, Макрон. Теперь ты все знаешь. Ну, по крайней мере, знаешь достаточно.

— Мне очень жаль. Понятия не имел. Тебе надо было сказать.

— И что мне надо было сказать? — устало спросил Катон. — Я был в шоке. Было такое ощущение, будто мне разорвали грудь и вынули сердце. Мне было стыдно. Я чувствовал себя оскорбленным. Сможешь ли ты понять, почему я молчал все это время? Просто было слишком больно говорить обо всем этом. Даже тебе, друг мой.

— Могу догадаться.

Макрон помолчал.

— Но я бы точно знал, что именно надо сделать. Устроил бы тебе хорошую попойку, чтобы утопить в вине все мысли о Юлии. Об этом я бы позаботился. Думаю, тебе стало бы легче.

— То, что тебя не убивает, ведет к жуткому похмелью…

Макрон рассмеялся.

— Еще бы! Одни боги знают, почему, но с тех пор, как мы вернулись, ты выглядел совершенно жалким задротом, и теперь я знаю почему. Бедняга. А с тех пор стало еще хуже.

— Это почему же?

— У тебя и так этот шрам на лице. А теперь ты можешь остаться еще и с повязкой на глазу. Скажу тебе, Катон, тебе придется приглядывать себе слепую женщину, прости за каламбур. Больше на тебя никто не позарится бесплатно.