Начальник серых отправился за дальнейшими указаниями, а пока суд да дело, конвоиры отвели пленника в полуподвал, куда им вскоре принесли вино и мясо. Веревки на запястьях Маркиза были затянуты так крепко, что едва не разрезали кожу. Из раненой руки по-прежнему сочилась кровь, и рана доставляла невыносимую боль. Инзнемогая от усталости, священник присел на скамью, но с его губ не слетело ни одной жалобы – единственно, он попросил, чтобы ему ослабили путы.

Ему было совсем невмоготу просить сострадания у своих мучителей, да и потом, кто знает, вдруг его просьбу встретили бы очередными насмешками и оскорблениями? Тогда этот великий, благородный человек, незапятнанный служитель Божий и доблестный воин, решив избавить свою душу от мук страдающей, возмущенной плоти, обратился к Господу с просьбой оказать ему последнюю мислость и дать силы умереть героем, каким он был при жизни…

* * *

Давайте покинем этот полуподвал, где серые, учнив кутеж в присутствии пленника, распевали непристойные, богохульные песенки, эхом отдававшиеся от сводчатого потолка.

Нашим читателям наверняка было бы интересно переступить порог одной поистине невероятных размеров залы – в прошлом залы приемов, где в дни торжеств комендант Блетранской крепости собирал всю знать Авальского округа.

В этой громадной зале, почти лишенной мебели, сохранились отчетливые следы последней осады замка. Большая часть стекол в широких и высоких окнах была побита пулями и снарядами. Позже разбитые окна худо-бедно заделали промасленным пергаментом, едва пропускающим свет. Пулями и осколками снарядов во многих местах пробило и посекло немало ростовых портретов достославных местных воителей, так что после смерти все эти знаменитости оказались израненными, истерзанными куда страшнее, чем при жизни.

Железную печку, с трубой, выведенной специально через отверстие в окне, забивали растопкой так, что она всякий раз раскалялась докрасна, но в сильную стужу все равно почти не грела. В зале постоянно гуляли сквозняки, проникавшие через расщелины и неплотно закрывавшиеся двери. Так было и сейчас, когда здесь собралось только шесть человек.

Один из них сидел, или, точнее, полулежал в широком кресле резного дуба, обтянутом малиновым бархатом с золотой бахромой, – этот, вне всякого сомнения, роскошный предмет мебели был точно не из опустошенного замка.

Другие пятеро стояли вокруг кресла в почтительных позах и с непокрытыми головами.

Сидящему человеку мы и уделим наше внимание в первую очередь. Его костистое, вытянутое лицо отливало землисто-матовой, болезненной бледностью. Широко распахнутые глаза излучали нестерпимый блеск: их взгляд, до странности неподвижный, властный и проницательный, буквально сверкал из-под надбровий, нависающих над невероятно глубокими глазницами. Густые брови делали это лицо совсем уж мрачным.