Все прильнули к иллюминаторам. Двигатели зарокотали тише, машина, снижаясь, пошла на разворот.

Лавренюк стоял на коленях рядом с женой, поддерживая под ее головой шапку. Кира была без сознания. Неподалеку распластался Никита. На первый торопливый взгляд, он просто тихо лежал, запрокинув головку, неудобно подвернув ногу и боясь пошевелиться от боли. Мирон Андреевич виновато смотрел на Никиту, а сам с разбитой щекой, мокрой от крови и слез, возле измятой, с провисшим на погнутых стойках тентом машины кутал в пальтишко Федьку, который тоже не подавал признаков жизни – из его головы возле уха сочилась кровь.

Прошла минута-другая, пока всех занесли в вертолет. При подлете к Городку увидели, как на трассу выскочила машина «скорой помощи».

Когда унесли пострадавших, увели на перевязку одеревенело замкнувшегося в себе Лавренюка с застывшими стеклянными глазами и понурого Мирона Андреевича, в приемном покое повисло неопределенное молчание.

– Мужики, лететь надо, – виноватым голосом нарушил тишину Лимонов. Он неуклюже потоптался, обведя всех ожидающим взглядом.

– Летите, летите, – машинально пробормотал Потапиков. В теплом сером свитере, в полевых брюках цвета хаки, заправленных в сапоги, он маятником ходил туда-сюда вдоль стены, потом остановился. – Конечно, летите, какая охота, – повторил уже внятно, возвращаясь к реальности.

Перелыгин вдруг совсем некстати подумал, что кроме него с Варовым из этой пятерки никто с Тарасом не дружил. Любимцев его недолюбливал, о чем не раз ворчливо говорил Перелыгину. «Какая нелепая ерунда! Почему я вспоминаю сейчас о таких глупостях?» – мелькнуло в голове.

Они побросали вещи в больничный «рафик», но Любимцев остановил машину.

– По домам? – спросил он, ни к кому не обращаясь.

– Запасов на пять дней, – эхом отозвался Семен.

– Поехали ко мне, – предложил Перелыгин.

– Лучше к нам, – сказал Потапиков, – в «директорскую».

Директорская гостиница находилась в соседнем подъезде перелыгинского дома. Три квартиры на первом этаже были переоборудованы под гостиничные номера для гостей Комбината.

Они устроились в трехкомнатном номере, накрыли стол, но разговор не разогревался. То и дело его накрывала тишина – неизвестно, что там в больнице? Наконец Любимцев позвонил, хмуро выслушал, спросил: «А второй?» – и положил трубку.

– Кира умерла, старший тоже, младший плох, но может вытянуть, – сухо проговорил он, растерянно посмотрев на часы, словно для чего-то зафиксировал время, и сердито замолчал, заставляя свой ум, привыкший оперировать фактами, осознать бесповоротную явь, в которой у него тоже была своя роль.