Как многие высокие люди, Варов сутулился, отчего казалось, бычья шея его растет вперед, а голова посажена сразу на плечи. Это придавало ему устрашающий вид. «Попробуй встретить такого ночью на пустынной дороге», – принимая фляжку, подумал Перелыгин.

Но Бог, похоже, умышленно запрятал добрую варовскую душу под страшную оболочку, отпугивающую людей, которым он не мог ни в чем отказать. Безотказность вела его по жизни и стала судьбой. Он приехал на рудник бурильщиком, народ прибывал, и его за внушительность выбрали бригадиром. Никакой милиции в поднимающемся поселке не было, а надо хоть как-то следить за порядком – старшим местной дружины назначили его. Мелкие дебоши по пьянке сошли на нет за неделю. Он выводил бузотера на улицу, приводил обратно – тихого и спокойного, укладывал спать. Рецидивов после общения с ним не возникало. Его строгая справедливость, которую он утверждал по собственному разумению и собственными методами, странным образом совпадала с представлениями других, и он стал председателем поселкового совета, поступил на заочную учебу в юридический, тогда его и заприметил Любимцев.

Шум моторов и мелкая тряска мешали разговору. Сидели, чуть развернувшись, смотрели в иллюминаторы, сквозь которые бил радостный солнечный свет.

Внизу выписывала крутые петли лента Реки. Из кабины вышел Аскольд Лимонов.

– Там на дороге «уазик» перевернулся, похоже, сильно. Машин не видать – суббота. «Радио» я передал, «скорая» будет, но знаете у нас как? Пока туда, пока сюда.

Он сел между Варовым и Перелыгиным напротив Любимцева. Всем было ясно: через несколько часов Городок узнает об аварии и кто привез пострадавших. Посадка вертолета на больничном дворе случается не часто, Сороковову доложат. Впереди крупные неприятности.

Повинуясь привычке запоминать детали, Перелыгин быстро пробежал глазами по лицам. Все они показались ему одинаково сосредоточенно застывшими. Не выражали тревоги – ни за то, что произошло там, внизу, потому что никто не знал, что там произошло, ни за последствия необязательной посадки.

Недавно Любимцев разговаривал с Сорокововым. Тот не скрывал своего чувства хозяина положения, упиваясь собственной прямотой, с которой он изложил недовольство излишней самостоятельностью Любимцева. Но все-таки Любимцев был заметной фигурой, задвинуть его куда-нибудь подальше Сороковов не мог, поэтому ждал подходящего повода.

– Надо садиться, – сказал Любимцев. – Узнаем, что да как, а там поглядим.

Прижав к шее ларингофон, Лимонов передал команду и, нахмурившись, полез в кабину.