Напившись морса, дед Толя шумно вздохнул, переводя дыхание.

– А почему вы остались? Могли ведь уехать, как другие, или некуда было? – Тамара смотрела на деда Толю почти влюбленными глазами.

Дед Толя пошел к печке, отворил дверцу, пошуровал кочергой догорающие поленья, долил в чайник воды, поставил его на печь, вернулся и сел за стол.

– Было куда, – поморщился он. – Детдомовский я, с малых лет один на свете, хватило бы духу. Мог! – сказал он с нажимом. – Но, хочешь – верь, хочешь – нет, понравилось мне тут. Еще на зоне мечтал по тайге с ружьишком побродить, рыбку половить. К людям приглядывался. Тут много правильного народу жило. Корявый народец, но ходовой, правильный. Простое дело – держись за него и себе слабины не давай, а он в беде не бросит. Многие тогда оставались. Девчонок по комсомольским путевкам привезли. Народ давай жениться. Такие, понимаешь, делишки. – Он помолчал. – А домой вертаться побоялся. Да… Остановил меня кто-то. – Дед погрозил кривым указательным пальцем. – Остерег от греха. Я тех двоих, что меня упекли, прибил бы. Мне еще тогда шепнули, кому обязан. Тогда же и понял: если найду – убью. А искать-то их чего? – засмеялся он. – Сидели, как зайцы под кустом.

– Все! – Пухов поднялся из-за стола. – Заканчивай интервью. Не серчай, ехать надо. – Он пожал деду руку. – За угощение – спасибо. А вы, Тамара, приезжайте, ему есть чего порассказать.

Дед Толя снял с вешалки – деревянной доски с длинными гвоздями – овчинный полушубок, накинул на плечи. Раскосые глаза его блестели, по лицу блуждало удовольствие. Помнит Пухов, хоть и директор такой махины, а прошлого держится, не брезгует за столом рюмку выпить. «Беречь таких надо», – растроганно подумал дед Толя. Эта теплая мысль сама собой возникла вместе с благодарностью, которая грела его сейчас изнутри. Помогала и выпитая водка, и он вдруг возьми да скажи, хотя минуту назад говорить вовсе не собирался:

– Чего уж, приезжайте, пожалуй, – припомнив, с каким интересом и приязнью слушала его Тамара и как у нее блестели глаза.

После натопленного, пропахшего дровяным дымом убежища, в котором доживал свой век дед Толя, мороз ожег ноздри, лица, рванулся под одежды, и все поспешили в урчащую, теплую кабину.

– Эта зима о себе осенью напомнит, – недовольно проворчал Пухов. – Вся техника стоит. На карьер, – велел он Николаю.

Они проскочили поселок. Тамара прильнула к двойному стеклу, но, кроме черно-белых построек, неухоженных дворов, светящихся окон и дымов, столбами уходивших в черное небо, ничего не рассмотрела.

До карьера было километров семнадцать. Дорога виляла вдоль сопок, повторяла изгибы старого русла Большого Богучана. Из-под снега торчали пожухлые прутики и травинки, а сам снег покрывали росчерки заячьих следов. Из-под машины вылетели две переполошенные куропатки. Сделав полукруг, растаяли в темноте.