Это верно, Лиля напрягала внимание, чтобы ловить сказанное Распутиным — больно уж непривычно строил он фразы, прыгал с мысли на мысль, частил… Порой она скорее догадывалась, чем понимала слова, но тут поразилась:

— Так вы со шпионами?! Переговоры?! И как только язык повернулся это — мне? У меня… у меня муж в армии!.. И как вы не боитесь? Вы же меня не знаете совсем!

— А потому и говорю тебе, а не кому ещё, — хитро подмигнул вдруг Распутин. — Народу-то вокруг меня много, и люди заметные, да попросить, вишь, некого. Мигом продадут. А ты кто, миленькая? Никто. Кто тебя слушать станет, если и скажешь кому? Никто не станет. А как и станет — пока разберутся, дело сделается уже. Опять же, на людей у меня глаз острый. Хорошая ты. Бойкая! Не-ет, не станешь зря болтать. И по-немецки поможешь. Глядишь, уймём русскую кровушку-то…

Совсем не прост оказался простой мужик! Долго ещё говорили они, сговаривались, а когда вышли из спальни — Распутин велел Акилине выдать Лиле денег. Та вынесла из кабинета пачку замусоленных четвертных и швырнула разве что не в лицо. Но Лиля стерпела, переполненная восторгом. Собрала деньги, глянула на толстуху свысока — как ухитрилась при своём-то росточке?! — и вышла чёрным ходом: Распутин для новых встреч шепнул ей нужное словечко, охранным агентам на потайной лестнице ведомое.

На выданные деньги Лиля следующим же днём наняла квартиру в Гончарной улице. Торговалась недолго и заплатила вперёд за три месяца. Приняла её хозяйка за проститутку безбилетную или поверила в сказку о несчастной женщине, скрывающейся от бывшего любовника, — Лилю не заботило. Гостиницы и дома свиданий стояли по всей Гончарной, тянувшейся вдоль Николаевского вокзала и железнодорожных путей на Москву. Среди людей, что сновали здесь день и ночь, легко было затеряться. Того и хотел выученик полковника Редля, опытный в деле конспирации. О том и просил Распутин, назначая Ронге встречу — в самом деле, не на собственной же квартире принимать ему вражеского шпиона!

Григорий устроил так, что ещё утром к нему приехала Муня — Мария Головина. Следом потянулась каждодневная публика — просители, страждущие, бесчисленные знакомые… Приволок свой ящик на треноге Миша Оцуп: он служил неподалёку, в военной автошколе у Царскосельского вокзала, но притом часто фотографировал Распутина для газет и, как сам с придыханием говорил, для истории.

Днём Григорий Ефимович отобедал с теми, кто ко времени на Гороховой оказались, а после вместе с Муней парадным ходом вышел на улицу, где дожидалась карета Головиной. Поехали в сторону Адмиралтейства; следом тут же увязались филёры на извозчике.