В дороге Григорий неспешно беседовал с ясноглазой Муней, а сам думал о предстоящей встрече с Ронге. Даже не о встрече, а о том, что станется после неё. Такие беседы и размышления отвлекали от страха, который в последние дни преследовал его неотступно. Снова и снова перед глазами вставали распухшие уродливые трупы, брёвнами ворочающиеся в кровавых волнах Невы… холодный взгляд безносой мерещился повсюду… Распутин теперь не любил быть один.

— Завтра или послезавтра, когда? — говорила Муня. — Маленький Феликс который день жалуется, что грудь болит. От врачей толку — чуть. Просит поскорее с вами свести. Не откажите, Григорий Ефимович!

Она приглашала к себе — встретиться с Феликсом Юсуповым. Маленьким в семье называли молодого князя, чтобы отличать от отца, Феликса Юсупова-старшего. Распутину это сразу понравилось. И то, что маленькой сам о встрече просит — добрая весть! Матушка-то его, княгиня Зинаида Николаевна, в числе ненавистниц Распутина первой числилась, заодно с Эллой — сестрой императрицы и вдовой взорванного великого князя Сергея Александровича. А уж вслед за ними ненавидела его и вся семья императорская, кроме царя с царицей да деток. Болел от этого Григорий: любовь-то ведь лечит, а злоба убивает… Вишь ты, маленькой встретиться пожелал! Надо, надо к Муне заехать. Феликс-то из всех один никогда слова плохого про него не сказал, не охаял нигде. А ну, если следом и с остальной роднёй княжеской да императорской как-нибудь замириться удастся? Эк славно выйдет!

— Разве можно отказать? — сказал Григорий, отвечая на кроткий Мунин взгляд. — С радостью и моим почтением… Грудь, говоришь, болит? Молоденькой он ещё совсем, рано болеть князюшке-то! Вот завтра прямо и поедем.

Как всё ладится! Нынче вечером — встреча с австрияком. Завтра — с Юсуповым. Потом надо в Царское попасть во что бы то ни стало, и поскорее. Ну, да Аннушка Вырубова поможет, стоит только сказать. А там — уговорит мама папу, и война кончится. И уже не будет по-прежнему: министры-то с депутатами себя показали! Знает царь-батюшка теперь цену ихнюю. Знает, что не на этих всех — на мужичка русского ему опираться надобно… а мужичок — вот он, тут как тут!

Григорий даже улыбнулся, представляя светлую и любимую свою картину: в золотом сиянии славы на троне — царь, перед ним — коленопреклоненный Григорий среди крестьян бесчисленных, а меж троном и мужичками нет больше никого! На что им ещё кто-то, когда от мужика вся земля кормится, а государь — это и мысль, и совесть, и воля народная?