Присказка о чае, как и об одиннадцатой версте, сложилась благодаря талантливым алкоголикам. Костя Фофанов-младший писал стихи под псевдонимом Олимпов. Ваня Игнатьев тоже был поэтом и завсегдатаем «Бродячей собаки». Они дружили с Северянином, и как-то втроём за бутылочкой выдумали эго-футуризм — в отличие от кубо-футуризма Давида Бурлюка.

Девиз — Мысль до безумия! Безумие индивидуально! — забавлял эго-футуристов до женитьбы Игнатьева в январе четырнадцатого года. На второй день свадебной гулянки он зарезался бритвой.

Индивидуальное безумие Фофанова-Олимпова выглядело менее опасным. Он любил прихлёбывать чай из стакана в паузах между стихами, когда читал со сцены, и однажды широким театральным жестом вдруг выплеснул на слушателей остатки заварки с ложечкой и лимоном. Случился скандал, дворнику пришлось высвистывать городового, и Костю забрали в участок. После этого фраза про чай в партер стала знаковой.

Преферанс в отсутствие Маяковского тянулся вяло. Брик со Шкловским заказывали верные контракты; Северянин ремизился по собственной оплошности, просев на несколько рублей при десятикопеечном висте.

— Не люблю я преферанса, — наконец забрюзжал он и налёг на остатки вина.

Осип хмыкнул:

— Ваша фамилия Достоевскый?

— Фёдор Михалыч преферанс презирал потому, что крупно выиграть нельзя, — заметил Виктор и повторил: — Повезло, что Вовки нет. Крупно, не крупно, а раздел бы тебя наверняка!

— Ничего, — отмахнулся Игорь. — Покуда публика книги покупает и на концерты мои ходит, Маяковский не страшен.

Эльза снова устроилась на диване, поджав ноги.

— Это ненадолго, — сказала она. — Скоро все читать перестанут и будут в кинематограф ходить. Фильму смотреть недорого и легко. Даже грамоте учиться не надо.

— Как это можно сравнивать?! — возмутился Северянин. — Одно дело — какая-то фильма, за пару дней снятая, и другое — книга.

— Книга книге рознь, — рассудительно заметил Брик. — Я, если позволишь, в издательском деле немного смыслю. Что публика лучше всего покупает?

В голосе Шкловского звучало презрение.

— Пинкертоновщину. Детективчики всякие и прочий мусор.

— Мусор, может, и мусор. Только у приличной книги какой тираж? Тысяча, две, от силы три, а у этого мусора — тридцать тысяч, пятьдесят… Случается, и до ста доходит!