— Ты не мой танэ, — повторила Ваа, как будто черпая силы в этом повторении.

И вдруг она улыбнулась. Ее унылое, неподвижное лицо сразу преобразилось. У нее была чудесная улыбка, добрая, сияющая. И такая неожиданная на этом каменном лице. Она сразу осветила грубые черты, казалось не созданные для радости. Теперь, озаренное ярким светом, ее лицо стало почти красивым. В самой ее глупости было что-то милое.

— Даже своего танэ я слушалась не всегда, — сказала она, и ослепительная улыбка, игравшая у нее на губах, понемногу становилась все печальнее.

— Что же он тогда говорил? — спросил Парсел, удивленный.

Она подняла голову, выпрямилась, расправила плечи и сказала по-английски, передразнивая голос и даже интонацию Мэсона:

— You are a stupid girl, Vaa![35]

Сходство было поразительное. На секунду Парселу показалось, что он видит перед собой Мэсона.

— А ты что ему говорила?

— I am! I am![36]

Парсел рассмеялся.

— Так он научил меня отвечать, — объяснила Ваа простодушно.

Удивительное дело! Кто бы мог подумать, что Мэсону был в какой-либо форме доступен юмор?!

— А после этого, должно быть, ты его слушалась?

— Нет.

— Как нет?

— Нет, — сказала Ваа. — Нет, не слушалась.

— Почему?

— Я упрямая.

По-По-видимомуона снимала с себя всякую ответственность за свое упрямство. Она была упряма точно так же, как камень может быть круглым или квадратным. Такова уж ее натура. С этим ничего не поделаешь.

— Значит, ты не слушалась?