— Что будет с нами дальше, Артыкджан? Догонят нас или нет? Ведь столько людей…

— Так кто ты? Адолят? Мухаббат?

— Как вам нравится, так и называйте.

— Если ты Мухаббат, то было две Мухаббат? Одну убили. Не сама повесилась, а убили!

— Нет, она повесилась. Все знают…

— Неправда. Ее тайно обмыли, прежде чем похоронить. А ведь самоубийц не обмывают, понимаешь?

Девчонка задумалась, погрустнела слегка, но я сказал, что сейчас некогда размышлять, а нужно хорошенько поработать и что без ее помощи я не справлюсь с этим делом.

— Каким? — спросила она испуганно.

Не знаю, какие мысли бродили в ее хорошенькой головке, но помогала она мне со всем старанием. А без ее помощи я, наверное, не провернул бы это дело.

Вначале мы убедились, что вокруг ни души, что нет любопытных глаз ни на деревьях, ни в кустах. Потом отыскали малоприметную впадину возле полузасохшей ивы и выпотрошили в нее все содержимое хурджунов.

Да, Коротышка запасся на славу. Тут были золотые кувшины и серебряные вазы, сплющенные молотом, чтобы меньше места занимали. Были и тюки с тряпьем, обувью, одеждой, тонкие фарфоровые сосуды, грубо и неумело обернутые чем попало — и в шелк, и в бархат, и в грязные вонючие рубахи нукеров, усеянные спекшимися пятнами крови. Тут были и целые штуки дорогих золотошвейных тканей, много старинных монет — золотых, серебряных и даже медных, бруски каких-то металлов, увесистые коробки и кувшины, запечатанные воском. И многое, многое другое. Лично меня больше всего удивили семена хлопчатника в жестяных блестящих коробках. Неужели Коротышка задумал поднимать сельское хозяйство за кордоном? Ну а девчонку, конечно, поразила огромная тяжеленная серьга с большим, как кирпич, зеленым камнем — такую и слонихе в тягость носить…

— Я поняла, — обрадовалась Адолят. — Мы спрячем, и все это будет наше!

Перед нами была сверкающая, переливающаяся всеми цветами радуги яма, а мне вдруг подумалось — открытая рана. Или гнойная страшная язва. И эту язву мы должны охранять и оберегать всеми силами.

Все это богатство мы старательно заложили камнями и ветками, а сверху накидали лесного мусора. Потом сидели молча, не в силах совладать с расходившимися чувствами. Вот отчего дуреют люди! Я ощущал в себе эту проклятую всемогущую дурь. Даже на меня действовал этот звон, этот блеск. Я, оказывается, все еще был слабым и мелким человечком. До каких пор! Ведь выдираю из себя проклятые корешки и корни старого. Но в мечтах одно, а наяву другое — противная сухость во рту, дрожание поджилок и жгучая пьянящая мыслишка: протяни руку — и все будет твое. Беги за кордон, в тайгу, в тундру, хоть в преисподнюю! И владей, владей, владей… Жуть какая!