— А ну вас! — рявкнул «князь» и, опрокинув на стол стакан с чаем, поднялся с лавки. — Теперь не разберешь, кто прав, кто виноват…

— Баре спорят, у холопов бошки трещат, — поддакнул Репей-счетовод.

— С похмелья трещат! — задиристо бросил Засекин.

— На свои пьем! — парировал дед.

Ерофей Сорока заговорил с воодушевлением, помогая себе руками:

— Бочкарев душу очистил! Потому и на бунт пошел! Вы же слышали, какие прекрасные слова он высказал народу! Да за одно это… это… не знаю, какой грех скостить можно! Наш он все же, рабочий, что ни говори…

— И Прокла скостить? И пять других убийств? — спросил Засекин.

Но Ерофей не хотел его слышать.

— Нас-то сразу засадят за такие слова! За призыв к топору! А он прозрел, полез на рожон! А как же иначе мироедов унять? Очищенная душа завсегда на бунт встает!

— Я пошел! — решительно сказал «князь» и, качнувшись, сел на лавку.

Засекин зло сплюнул.

— Бедная Россия, бедный народ, коли у них такие заступники!

— Какие надо, такие и есть! — высказал Сорока.

— Есть, какие не надо. Уже совсем не те, что были раньше. Должно быть, те, настоящие, вымерли за ненадобностью.

— Интересно-то как! — заерзал Репей-счетовод. — Расскажите, какие были раньше, какие стали счас! Вразумите нас, неучей.

— Бесполезно уже.

— В черепках ничего нет? Одна труха? Потому бесполезно?

— У других народов и таковых заступников нет, — заговорил дьякон, потряхивая в такт словам косичкой. — Слышал я, вся безбрежная Азия мается без заступников.

— Потому и Азия… — Засекин рассматривал их, покачиваясь с пяток на носки. Все притихли, только был слышен перескрип засекинских сапог. Егор на лавке чего-то застыдился, прикрыл рубахой разрисованный живот.

— Не народу вы заступники, а узкой части, что с кайлом. А значит, никому… Если дерет с вас семь шкур или убивает, скажем, не дворянин, не купец-промышленник, а свой, с кайлом, то вы и лапки кверху. Своему всегда хочется простить. Вот на чем вас ловят. С такой подмазкой — хоть в какой хомут… Подумайте, кого выгораживаете. Идиоты!