Бородуля кинула в него куклу и заплакала. Управляющий Красногорским прииском Барыкин поднял куклу и положил на стол.

— Помилуйте, о чем разговор? — взглянул он на Засекина. И потом старику Морковкину: — Предлагаю вернуться к прежней теме. Если господин Бочкарев решился на что-то, уже не остановится…

— Значит, надо остановить! — рявкнул Засекин.

— Вам только волю дай, — сказал Сорока с неприязнью к нему. — Весь исторический процесс остановить пожелаете, вашбродь.

— Азиаты! — пробормотал Засекин.

IX

Я грыз каральки, сидя у окна: пусть лучше зубы сточатся и брюхо лопнет, чем добру пропадать. Полицейские детишки, мал мала меньше, облепили подоконник, лавку, сундук. Они глазели на меня; почему-то я для них был большей диковинкой, чем бунт за окном.

Мне хотелось выбежать на улицу, посмотреть, как деревенские пожарники льют воду в огонь, как продолжают драться самые пьяные и упорные. С высоты окна была видна почерневшая, вымоченная изба Карнауховых с двухскатной крышей, похожей на обугленные ребра. На конек крыши кто-то водрузил большой грязный лапоть, его длинные завязки болтались в токе воздуха.

Я собирал крошки с подоконника, когда к полицейскому дому подкатила возбужденная толпа. Многие люди были побиты, но веселы. Пожалуй, трудно было разглядеть хоть одно не опухшее, не окровавленное, не в синяках и в ссадинах лицо. Среди толпы сновали какие-то бабы и подростки, с бутылями и лагушкáми-бочонками. Мужики снова подкреплялись дармовой сивухой. Один мужичонка упал на колени и раскрыл рот — шустрая бабенка принялась лить в него из бутыли, товарищи вокруг смеялись. Потом другой подставил рот, зажмурился — ему плеснули из бочонка. Он захлебнулся, закашлял…

И тут появился Бочкарев: в грязной сермяге, подпоясанной обрывком веревки. В одной руке винтовка, в другой — фальшивая борода Засекина… По лику, по виду, по голосу — будто Бочкарева только что сняли с креста.

— Надо мирно! — напрягался он в страданиях, обращаясь к казенным окнам. — По-божески! Отдайте нам злодеев! Народ пусть судит! А вы не можете, вам веры нет! Слышь, голова! И ты, Иван Потапыч! Людишки возмущаются! Не доводите ишшо до греха!

Ему подкрикивал второй крикун. Я узнал его по квадратной фигуре на хилых ногах. Да, это был Захар Чернуха, правда, в другой одежде. Не убежал в тайгу! А наоборот…

Они требовали выдать убийц — Засекина и меня! Зазвенели стекла, забухали удары дубьем и топорами в крепкую дверь.

— Бить тебя будут? — шепотом спросил полицейский сынок в крестьянских драных штанишках, босой и конопатый, как и все, наверное, христовоздвиженские дети.